— Ничего он не понимает! Мама все равно лучше! — категорично заявила Макария. — Дядя Аид, прикажи ему сменить тему, пока я его не стукнула.

Тень Актеона дернулась, осознав, что позволила себе лишнего, и поспешила вернуться к рассказу:

— Кто ты такой, и почему позволил себе нарушить мое уединение? — холодно осведомилась бывшая подземная царица, с профессиональным интересом разглядывая его рога.

— Сиськи, — мудро и глубокомысленно ответил ученик Хирона.

Однако бюст Персефоны несколько уступал роскошному богатству Артемиды, поэтому охотник пришел в себя быстрее, начал униженно кланяться и просить богиню отпустить его восвояси, желательно избавив перед этим от рогов.

— Ты нанес мне страшное оскорбление, — рассеянно пробормотала Персефона, вылезая из ручья и вытираясь куском ткани, — посмев увидеть меня без одежды. Наверняка ты хотел овладеть мной? — уточнила она, поднимая глаза.

В прекрасных холодных очах он прочитал приговор.

Актеон принялся уверять ее, что не хотел. Совсем-совсем не хотел! Честно-честно! Вот Артемиду — хотел, а ее, Персефону, совсем нет. Потому, как она очень страшная…

— Жуткая! Я хотел сказать, жуткая!.. — завопил он, осознав свою ошибку где-то в районе летевшего в него копья оскорбленной богини.

Запутавшиеся в кустах оленьи рога не позволили горе-охотнику увернуться. Копье пронзило ему грудь, и Актеон отправился прямиком в Подземное царство.

Но перед тем, как сдать незадачливого смертного на ручки Танату, Персефона выдернула из его груди копье и тихо сказала:

— Никто не смеет покушаться на мою невинность, и даже Владыке Аиду, если он вдруг возжелает моего тела, придется силой волочь меня в свое царство, потому, что я ни за что не отдамся этому проклятому подземному пауку!

Ответить Актеон не успел — за ним прилетел Танат.

***

Владыка Аид, Мрачный, Неумолимый, Аид Хтоний, Запирающий Двери, и прочие, прочие пафосные эпитеты, напоминающие о том, что он никогда ничего не прощает и не забывает, не собирался делать исключение для Персефоны. Обычно он думал о ней мимолетно, не отрываясь от текущих дел, вроде «А вот интересно, как она там?», но порой накатывало, хотелось все бросить, вскочить на колесницу и помчаться наверх, туда, где она танцевала с нимфами и хихикала с Артемидой.

Представить Персефону хихикающей почему-то было непросто, и ее смех в его воображении звучал довольно зловеще. И выходило не очень понятно, кого там нужно спасать.

Персефона точно не нуждалась в спасении, и в нем, Аиде, она тоже не нуждалась. Осознавать это было немного грустно, а слышать ее последние слова — не то чтобы горько или больно, а… странно.

Кажется, тогда она кричала что-то вроде «опоздал… я решила принять обет… не хочу тебя видеть… не называй меня Персефоной… я сожалею, что встретился с тобой…», но теперь он слышал только «Уходи. Уходи. Уходи».

Но почему он должен уйти, не выслушав даже самых простых объяснений?

Вернувшаяся с поверхности Макария прекрасно ответила на этот вопрос.

Что ж, Владыка вовсе не собирался оставлять Персефону Артемиде — или еще кому-нибудь, даже Деметре. Впрочем, следовало признать, он и раньше не мог отпустить ее просто так. Говорил себе, что ей будет лучше с матерью (да-да, с матерью, вот с этой ненормальной, повернутой на свой ненависти Деметрой), или с дочерью (а дочь-то как раз спустилась в Подземный мир поступить в ученицы Гекаты), или с Минтой (которая разругалась с Деметрой и теперь покоряет Олимп), или с подружками-нимфами (которые все до одной пустоголовые дуры, неспособные сосредоточиться на чем-то, кроме венков, хороводов и песен, и Минта среди них просто королева тактики и стратегии). Напоминал себе, что каждый третий аэд поет о том, что когда любишь, то прощаешь и отпускаешь.

Отпускать и прощать Владыка Аид не умел категорически.

Чтобы отпустить тогда Левку, чтобы позволить ей, уставшей от жизни, стать тополем, ему понадобилось много лет. Лет десять, как минимум, ее непрерывных уговоров, и убеждений, что он ее не так уж и любит, что ему без нее будет лучше, и что долголетие в пол тысячелетия ненормально для нимфы, и что она уже не океанида, а что-то другое, и вообще, ей вообще-то предсказывали, что из-за любви к нему, Аиду, она умрет во цвете лет, а она все не умирает и не умирает.

Впрочем, на фразе про «предсказали» Аид уже не мог адекватно воспринимать действительность, и Левке приходилось начинать уговоры заново.

Когда она таки стала тополем, он долго смотрел на нее, касался рукой нежных серебристых листьев, и думал, чем же ее так привлекло существование в виде дерева.

Теперь, с Персефоной, все было так же, только хуже. Возможно, если бы он увидел ее счастливой, смеющейся, если бы понял, как она счастлива в заповедных лесах Артемиды, в ее, Артемиды, объятиях, то смог бы… ну это самое, как же там…