— Не убегать! Никому не убегать! — кричал Владимир, бегая по окопу, — занять свои позиции.

Расчехлили противотанковые пушки, солдаты прижались к ружьям.

— Думал помру от мессера, а не угадал — вот наш конец, — причитал зло усатый ополченец.

Владимир шел вдоль окопа, рассматривая солдат, ожидавших еще неизведанного скорого боя и не без волнения, подумал: «Вам скоро придется принять бой и еще неизвестно как все обернется».

Владимир уже несколько раз поднимал солдат в атаку за время боев, — комсорг обязан подняться в атаку первым и весь батальон ждет этого момента. Долг помогал Владимиру справиться со страхом. Он с криком «ура» вставал и кидался вперед. Ему хотелось обернуться, и посмотреть поднялись ли бойцы, преодолели ли свою слабость, но нельзя, потому, что обнаружится твой страх и недоверие к сослуживцам. И тут он слышит сзади раскатистое «урааа» и топот, бегущих за ним. Он выдыхает, наконец, от напряжения силы покидают его, аж сгибает пополам. Жизнь комсорга коротка — в основном длится от одной атаки до двух-трех, Владимиру пока везло, было незначительное ранение в палец и только.

18 сентября 1941 войска Ленинградского фронта остановили наступление противника на рубеже Лигово, Нижнее Кайрово, Пулково. С утра Владимир поднимал бойцов в атаку, еще немного продвинули свои позиции вперед. Теперь сидел уставший и измученный в окопе, прижавшись к земле. Фашисты готовились к атаке: сначала был очередной налет, потом обстреливала артиллерия и кто как мог укрывались от бомбежки. Спустя два часа наступила тишина, гудящая тишина. «Через десять минут пойдут в атаку», — подумал Владимир.

Неожиданно со зловещим свистом над головой пролетел снаряд. Что-то тяжелое, железное ударило его со всей силы в спину, бросило вперед, причиняя нестерпимую боль. Он упал сразу навзничь, услышав истошный крик: «Комиссара убило». «Убило уже?» — только и успел подумать и все — темнота.

Глава 14

Очнулся. «Живой!» — обрадовался.

Палата, раны, боль, тоска, война, беда — сознание возвращалось. Запах касторки и крови пробудили его окончательно. Открыл глаза. Возвращался и слух: стучали и скрипели двери, голоса в коридоре перебивали друг друга, где-то вдалеке гремело, пролетел самолет, кто-то плакал. Лежать на животе было, ох как, неудобно, шея затекла до боли. Приподняться не смог — сильная боль пронзала тело насквозь. «Я что не могу шевелиться?» — с ужасом подумал Владимир. Лежал так часа два, никто к нему не подходил, он пытался кого-нибудь позвать, голоса не было, только открывал рот. Хотелось посмотреть, кто же это все время плачет и вдруг осознал, что это плачет его душа и тут же слеза потекла к уху. Пить хотелось ужасно, попробовал еще раз позвать кого-нибудь — вышел только хрип.

Подошла медсестра: «Черноглазов, очнулся?» Спустя полчаса над Владимиром нависла нянечка, представилась: «Мария Ивановна, зови меня, когда нужно будет, вставать тебе нельзя, буду еду и судно приносить».

— А что со мной? — шепотом спросил Владимир.

— Ранение, что же еще. Завтра будет обход утром — все тебе расскажут.

Но после обеда к Владимиру пришел врач, подсел к его кровати. Владимир испугался, у него все внутри похолодело: «Пришел раньше времени — значит мне конец».

— Что Вам сказать? Ранение тяжелое, в позвоночник, это серьезно, конечно, но нервы не задеты, поэтому потихоньку все двигательные функции восстановятся. Конечно, боли будут, куда ж без них, но сможете ходить самостоятельно, сначала на костылях, потом с палочкой, но зато сам. Можно сказать, Вы везунчик и ангел — хранитель у Вас точно есть. Похлопал Владимира по плечу и пошел усталой походкой из палаты. У Владимира от волнения дрожали кисти.

Один день напоминал другой в точности. В палате было около двадцати коек. Возле двери дежурила медсестра. По зову или стону она подходила к раненому, ласково шепталась с ним. Владимир целыми днями пялился на стену. В палате лежали только тяжелораненые, поэтому почти не разговаривали. Одних уносили, часто безмолвных, других приносили и под стоны укладывали на кровати. Он заметил, что смотреть на все это еще тяжелее, чем там, в окопах, под бомбежкой. Там ты хотя бы от злобы мог встать во весь свой рост и пойти на врага, прямо глядя вперед, гордо закинув голову.

И снова утро, раненные с волнением ждали прихода врачей на утренний обход. Подходили к каждому раненому, говорили негромко. Подошли к Владимиру.

— Сегодня десятый день, нагноений нет, провели карандашом по сотам ног, по голеням. Одна нога не реагировала на прикосновения. Медсестра негромко сообщила о медицинских показателях больного.

— Как себя чувствуете? — наклонился над Владимиром врач, — чего Вам хочется?

— Встать, чего же еще, — с иронией ответил он.

— Скоро встанете, вы молодчина, — заключил врач и все пошли из палаты.

Спустя полчаса пришла Мария Ивановна. Она протирала его мокрым полотенцем, растирала ноги и руки и приговаривала: «Мне бог дал такую возможность — вам, горемычным, помогать, вот я и помогаю с радостью». Кожа начинала гореть от ее растираний, мягкое тепло обволакивало тело — приятно.

— Женщина у тебя есть? — вдруг спросила она.

— Нет.

— Усмехнулась и Владимиру показалось усмехнулась с горечью.

— Что никогда не смогу быть с женщиной больше? — захотелось спросить, но не посмел ей нагрубить пошло. Что спрашивать, и так понятно.

Через две недели его перевели в другую палату. Тут было повеселее, ранения не очень опасные, солдаты шутили, много курили, пели, читали стихи — разное в общем.

Через месяц Владимиру разрешили, наконец, встать. Стал потихоньку на костылях ходить по коридору, до столовой. Ну как ходить — с трудом передвигать туловище, волоча одну ногу.

Голос Левитана по радио целыми днями рассказывал о поражениях Красной армии и горестно было солдатам лежать тут и болеть, когда Родину истязали враги.