Шрифт:
– Ань, я не знаю, – я отвела взгляд. – Может быть, нет?
Как будто она могла ответить!
– Шутишь?
– Не могу в себе разобраться.
– Ну ты и штучка, Покровская! – Аня покрутила головой. – Зайди после школы к Капитонову, спроси, в чём дело, вы же соседи. И мне сообщи в «Контакте». Мне тоже интересно, почему отличники прогуливают. Слушай, может он в 10 «В» перешёл? – Аня рассмеялась.
– Не могу зайти. Я стесняюсь его, Аня.
Анька расхохоталась:
– В тебе стеснения, Ветка, как во мне – африканской крови.
Вот напрасно она так думает. Только, может, это не стеснение, а что-то другое?
Лёвы нет в школе.
Значит и музыки не будет, ясное дело, но после уроков я всё-таки подёргала дверь музыкального кабинета. Вдруг он прячется от меня здесь?
Заперто.
И его сердце заперто.
Но музыку слушать буду! Сидеть под дверью буду! Кто запретит?
Стоп! А может, он заболел? Вот я тупая: вчера в лифте он кутался в шарф. И кашлянул два раза.
Эта мысль меня неожиданно успокоила. Я ухватилась за неё, как за соломинку. Простуда – это не страшно. Пройдёт дня три-четыре, и я его снова увижу. Переживу как-нибудь. Ох, как же это долго – четыре дня. К нему домой зайти, справиться о здоровье? Нет, не пойду. Я с Захаром унижалась, с Лёвой – не буду.
Пролетело не три, не четыре дня. Неделя. Лёвы по-прежнему не было в школе.
С Захаром мы теперь запросто ходили в буфет. Пили чай с булками. Сидели за одной партой. Ему понравилось со мной сидеть. Я снабжала его запасной ручкой, потому что он свою то забывал, то она не писала; учебниками – ему было лень их таскать; мелкой денежкой – на пирожки. На уроках наши локти соприкасались. Мы иногда толкались локтями. Иногда своей лапой в зимней кроссовке он наступал мне на ногу. Как будто невзначай. То есть он со мной не сильно, но заигрывал. К моему ужасу мой локоть оставался глухим. И нога просто выползала из-под его кроссовки. Ничто меня больше не жгло. Электричества между нами не пробегало. Мы стали просто друзьями.
Но что случилось? Почему он перестал меня волновать? Ведь он же прежний – его лицо с тёмными глазами и чёлкой, спадающей на лоб – такое же смазливое, нежное, без всяких юношеских прыщей. Такие же спутанные длинные ресничища, как чёрные пушистые снежинки. Всё прежнее! Я даже могу подёргать его за ресницы, как тогда, в детском саду, скорее всего, он мне разрешит это проделать. Но… никакого желания!
Что же такое любовь? Нечто недостижимое? Вот я достигла своей цели, и Захар, который раньше не особо-то глядел на меня, сидит со мной, таскает мой рюкзак из кабинета в кабинет, открывает передо мной двери, а я… стала глуха. Мне не интересно с ним, я скучаю, теперь меня влечёт музыка и… и… другой человек. Что ж, у меня появилась иная цель? Капитонов? Но разве это правильно, разве честно? Или – произошла перезагрузка сердца, чего я так хотела в начале учебного года? Меня кто-то услышал там, наверху? Перезагрузил?
Сейчас у меня полное затмение сердца [8] .
Капитонова нет в школе, и мне плохо. Тоскливо. Одиноко.
– Ветка, ты задачку по геометрии решила? – спрашивает Захар. – Скатать дай чё ли!
Я скучно подаю ему тетрадь.
Вот что самое интересное. Мы живём с Лёвой на одной лестничной площадке. И что мне стоит выйти, стукнуть в двери, а Лёва возникнет на пороге. Даже больной, с перевязанным шарфом горлом, он выйдет. Спрашивай его тогда о чём угодно. Он ответит! Пусть даже официально, но на поставленные вопросы ответит – он ведь вежливый и воспитанный молодой человек. Но откуда-то на палочке прискакала гордость. Талдычит: не смей! Нельзя! Ты девушка, он парень, не ходи к нему, слышишь? А позвонить? И этого дама с задранным носом не разрешает. Позволила мне лишь смс кинуть. И то раздумывала два часа.
8
Название песни «Total Eclipse of the heart».
Поправляйся!
«Поправляйся» – беспроигрышный вариант. Если бы я ошибалась, он бы ответил: «Я здоров». Если болен: «Хорошо». Или что-то похожее.
Но ответом было молчание. Это молчание звучало громче всего. Это была катастрофа. Он не ответил, и нет мне теперь навеки покоя. А гордость моя так и пышет негодованием.
Мне теперь ничего не остаётся делать, как стучать в двери. Чтобы он что-то всё же сказал. Иначе я просто умру от стыда.
Засунув гордость в карман, я решительно вышла на лестничную площадку. Позвонила в семьдесят седьмую квартиру. Я просто узнаю из первых уст, в чём дело. И всё. Гордость, заткнись в кармане!
За дверью тишина. Дома Лёвы нет. Звоню через час. Тишина. Я вся извелась, пока раз пять бегала через площадку трезвонить в соседские двери.
Может быть, теперь он перешёл вообще в другую школу?
В седьмом часу вечера мне открыла Лёвина мама. Она только что вернулась с работы. Один её сапожок был снят с ноги, а на другом расстёгнута молния.
– Здравствуйте, тётя Вика. А можно Лёву?
– А его нет, Виолетта.
– А где он?
– Он теперь допоздна задерживается, курс нагоняет.
– Что-что нагоняет? Где?
– Ты что, не знаешь? Он тебе не сказал? Он в музыкальный колледж перевёлся. Долго этого добивался.
– В колледж? – мне опять дали под дых. – Он перешёл в колледж?
– Да, в музыкальный. Что-то ему передать?
– Нет, не надо, спасибо. До свиданья.
– До свиданья, Виолетта. Заходи.
Тётя Вика, Лёвина мама, тихонько закрыла дверь за моей спиной.