– Сказали, опытный сапёр… Саперы нам, безусловно, нужны… Но, как же так вышло? – мотнул головой Ходарёнок, глазами указав на руки.

– Ошибся, – обычно, без сожаления, произнёс Егор.

– Ошибся… – раздосадовано повторил Ходарёнок. – И вот, ты здесь?.. Не боишься ошибиться второй раз? Зачем тебе это? Только давай честно – без геройства: не сорок второй год на дворе, не Москва же в огне, и ты – ну, никак не Маресьев…

– Бис – моя фамилия, – согласился Егор.

– Да к чёрту твою фамилию! – совсем беззлобно сказал Ходарёнок, как если бы его прервали на полуслове. – Как ты собираешься воевать безрукий и безногий… Тьфу, прости, Господи! – извинился Ходарёнок, то ли за то, что вспомнил чёрта, то ли представил оторванные конечности, или наоборот, отвратительного вида тело без них. То ли за то, что никак не получалось подобрать нужное, характерное для безрукого и безногого человека слово, необидное, но ёмкое, способное заменить любое из тех, что бессовестно лезли на язык. – Ну? Как ты представляешь себе это?! Харчи варить – и то две рученьки нужны… – вдруг ласкательно и бережно заговорил комбат. – Согласен со мной?

– Не согласен… – негромко, но довольно жёстко сказал Егор. – Вы меня разубедить хотите? Или в Маресьеве заинтересованы больше, чем в сапёре, потому что танцоры требуются? А может, повара? – с трудом сохраняя ровность голоса, сказал Бис. – Я не по этой части… И вот, мои ноги! – помогая руками, Егор вывалил протез из-под стола на соседний от себя стул, – а это – руки! – громыхнул он протезом по столу, да с такой силой – не рассчитав высоты, что Жорин вздрогнул и шумно выдохнул, будто бы успев задремать. – Может, мне «Барыню» станцевать в доказательство своей нормальности?!

– Спасибо. Не надо… – растерянно сказал Ходарёнок. – Мне, конечно, плевать, чем ты мотивирован на войну, но раз ты здесь – значит, нет плана – делать это в одиночку. О вашей спецназовской идеологии про «боевую единицу» я не так давно слыхал… – заметил комбат маленький фрачный знак на лацкане куртки, – …но, ты пришёл к нам! А мы, как подразделение, как единый боеспособный живой организм, должны быть уверены друг в друге, поддерживать плечом и огнём, и доверять на все сто процентов, на триста шестьдесят градусов! А как – в случае чего – другие смогут доверить тебе свои жизни, в том виде, в котором ты сам уязвим? Подставиться самому – полбеды, подвести ребят – последнее дело, осознаешь?

– Осознаю, – произнёс рассудительно Егор. – И довольно трезво оцениваю сложившуюся ситуацию и свои возможности! Ну, тогда и вы судите объективно: боевых навыков и опыта у меня – больше, чем у большинства ребят, с кем я успел познакомиться в карантине… Они, «в случае чего», – Егор выразительно произнёс последние слова, предполагающие по замыслу Ходарёнка внезапное развитие различного рода неприятностей, – уязвимы не меньше моего и не застрахованы от гибели…

– Послушай, – прервал Егора комбат, – ты прав! Абсолютно прав! Только твоя ситуация во много раз сложнее, и сложна она тем, что нет у меня такого права, не могу я навязать тебя кому–то из командиров. Ну, не по–людски это будет. Вот, спроси Игната – возьмёшь его в свою роту?

Утомленный Жорин с трудом разлепил глаза, как полагал Егор, после ночной пьянки.

– Чего ему делать у меня? – пробормотал он, с видом, в понимании Егора, далеко не представляющим офицера или командира. Так мог выглядеть шахтёр или бригадир шахтёрского звена – с большой–большой натяжкой, и не после тяжёлой попойки, а после тяжёлой ночной смены под землёй.

– Ты, командир, решай! – сказал комбат.

– Нечего решать. Не подходит он мне.

– Видишь? – обратился Ходарёнок к Егору. – Мало кто представляет: что ты будешь делать и каким тебя наделить функционалом, ввиду твоей неполноценности… Тьфу, ты, чёрт… как ещё сказать–то – иначе?!

– …Ограниченности, – подсказал Егор.

– Точно: ограниченности! – согласился Ходарёнок и, тут же, забыл. – Пойми ж ты: вчера карантин смотрел на тебя с восторгом, а завтра – как на печальный результат того, что может случиться с каждым – так себе мотивация, скажи?

Егор заёрзал на месте.

– Могу предложить работу в тылу, – намеренно, с прицелом на характер, сказал Ходарёнок, – согласен? – забарабанил комбат шариковой ручкой между пальцев.

– В тылу?! – искренне возмутился Егор, на секунду окаменев от услышанного. – Нет… Так не пойдёт… Я ж!.. – проглотил он возмущение. – Устройте мне экзамен по основным видам боевой подготовки?! Тестирование – если угодно?! – лихорадочно стал предлагать Бис. – По итогу – примите решение: где я буду полезен! Слово офицера даю, это точно будет не тыл!

– Не будет никаких экзаменов! – сказал комбат, оборвав барабанную дробь. – Не время сейчас этим заниматься! В таком случае проведём честное голосование… – решил он. – Если, кто из ротных командиров согласиться взять тебя – препятствовать не стану…

«Махновщиной мохнатых годов попахивает… – про себя решил Егор. – Из серии – голосуй, не голосуй, все равно получишь хуй, – с раздражением подумал он, но ничего из этого не сказал. – Я могу при этом присутствовать? – спросил он в конце.

– Думаю: не проблема… – с минуту думал комбат. – У нас всё гласно! – блеснул он улыбчивыми глазами.

«Советский союз, блядь, какой–то: гласность – перестройка – ускорение! Осталось – ежа с морды сбрить и половину башки, да кляксу на лысину птичьим дерьмом обронить…», – злобно крутанулось в мозгу. – И за что ростовский фэсбэшник хвалил «Восток», понять не могу? – поднимаясь с места, прокряхтел Егор, злясь. – Из корпоративной солидарности, что ли? – и, совсем осмелев, громко добавил. – Со своими – такими как я, также обходитесь? – небрежно сказал Егор, раскрыв настежь дверь.

– Не горячись, ты! – сказал вслед Ходарёнок. – Никакого решения не принято… Проголосуем!