– Сумасшедший!
– ахнула Косточка.

Косте почему-то показалось, что Болотов прячется за ширмой, и он вскочил взглянуть, но у стола остановился. На столе он увидел записку, прислоненную к чайнику.

– Смотри!
– сказал он.

На большом листе бумаги неровными буквами было написано:

"Я уехал в Питер. Уезжайте и вы - здесь жить нельзя. Прощайте, я вас не забуду. Болотов".

Супруги читали, обнявшись.

– Говорят, у него что-то вышло с Мокшеевым, - сказал муж.

– Чепуха!
– возмутилась жена.
– "Говорят, говорят" - пожалуйста, не сплетничай. Мне это вовсе не интересно.
– И, вздохнув: - Здесь только сплетни. Ах, как здесь гадко!

– Сплетни происходят от скуки, - не сразу ответил Костя.
– Ты права, Тасенька, здесь действительно очень плохо.

28

Чаще всего он видел, как отыскивает свои вещи. Почему-то они были не на "Соколице", а в том вагоне, из которого он ушел, не простившись. Это был совсем такой же вагон, как все остальные, и он находил его чутьем.

Но стоило его найти, как приходил паровоз. Паровоз тонко свистел и, толкаясь, уводил куда-то в лес. Вагон был совершенно пуст, только на скамейке напротив сидел Пирс.

Вещи были под головой. Он их все-таки нашел, и это должно было обрадовать маму.

– Вы правы, Гришки, - говорил Пирс и, как китайский болванчик, кивал головой.

Но, шире раскрывая глаза, Болотов видел, что это не Пирс, а тот самый мичман, которого он только что встретил в Мурманске. Любитель налаженности и спаситель родины.

– С добрым утром, - говорил он.

– Где ваша налаженность?
– спрашивал Болотов.

– Там же, где и ваша. В Питере.

– Расскажите, - просил Болотов, и мичман рассказывал.

Почему-то Болотову казалось, что он много раз подряд слышал один и тот же рассказ. Он знал наперед каждое слово.

– Я видел две незабываемые картины: штаб союзного военного совета и бой Т-25.

– 23, - поправлял его Болотов.

– Про 23 я знаю, но это был 25. Бой его был еще хуже. Он происходил у стенки, потому что в море команда идти отказалась. Они говорили, что в море им ходить незачем. Как ни странно, им действительно не за что воевать с немцами.

– Я воевал со страху.

– А они не испугались и в бой не пошли. Лучший из них был рулевой - хорошо рассуждал. Не помню только, как его звали.

– Семченко?

– Нет, не Семченко. Он крепко говорил, и за то ему крепко бил морду целый английский патруль.

– Мы приводим страну в порядок, Гришки, - на ухо сказал Пирс.

– Налаженность!
– пробормотал Болотов.
– Вот она, ваша налаженность!

– Нет, это не моя налаженность, - ответил мичман.
– Я от такой уехал. Я видел только начало революции, а потому не понимал. Теперь я вижу ее дальше. Этот рулевой здорово держался, когда его разделывали под орех. Теперь я знаю он пойдет в море, когда будет за что идти, и я пойду вместе с ним. Тогда будет моя налаженность.

Болотов закрывал глаза и улыбался, а мичман снова говорил:

– Эскадра, идущая кильватерной колонной, повернув "все вдруг", превращается в строй фронта, но остается эскадрой. Мы пойдем новым строем по новому направлению. Революция - это поворот "все вдруг".

По огромному серому морю шел весь боевой флот Республики. Болотов видел дым из тяжелых труб, а за дымом - сигнал на головном линкоре. По спуске сигнала флот поворачивал "все вдруг" на восемь румбов влево. ,- - Они красиво ворочают, - сказал Болотов, - но почему на корабле так здорово трясет?

– Потому что у вас испанка, и вы не на корабле, в в вагоне.

Тогда Болотов увидел окно вагона и в нем бегущие ряды высоких, до самого неба, елей. На скамье напротив действительно сидел мичман. Тот самый мичман, с которым он встречался в Мурманске. Только теперь было приятно смотреть ему в лицо. Это потому, что он тоже едет в Питер.

– Отчего такие высокие деревья?

– - Выросли.

– Как они могли вырасти? Здесь ничего не растет. Здесь Мурман.

– Здесь не Мурман. Мы подъезжаем к Петербургу. Болотов поднялся и протянул руку. Сделать это было нелегко. Раз все-таки сделал, значит, очень хотел.

– Меня зовут Болотов... Гришка Болотов.

– Шурка Сейберт, - ответил мичман.
– Лежите, испанец, и не двигайтесь.