Шрифт:
Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что…
Задача была почти непосильная. Горбачеву хотелось сказать что-то новенькое, но что и как, он и сам не знал. Мы тоже не знали. Будучи и сами еще слепыми, пытались выменять у глухих зеркало на балалайку.
Правда, надо заметить, что уже при подготовке предыдущих речей для Горбачева мы постепенно начали уходить от терминологической шелухи, надеясь преодолеть тупое наукообразие сталинского «вклада» в марксистскую теорию. Но делали это через «чистого» Ленина, выискивая у него соответствующие цитаты. И в этом докладе содержались попытки реанимировать некоторые путаные положения нэповских рассуждений Ленина и связанные с ними проблемы социалистического строительства, то есть мы старались как бы осовременить некоторые ленинские высказывания в целях назревшей модернизации страны.
Из этого, как известно, ничего не получилось, да и не могло получиться. […] Мы оказались наивными, продолжая верить в эффективность эзопова языка [140] .
140
Там же.
Параллельно с этой группой над проектом доклада работал и Отдел пропаганды, возглавляемый тогда Б. И. Стукалиным. Представленные «пропагандистами» тезисы были выдержаны в самых худших традициях прежних времен — опять заклинания в верности идеалам, восхваления в адрес всепобеждающего учения, призывы бороться с происками ревизионистов.
Яковлев, познакомившись с этим пустозвонством, стал задавать Стукалину разные вопросы, попытался вызвать заведующего отделом на искренний разговор. Однако Борис Иванович был не лыком шит, отвечал, как и подобало чиновнику его ранга:
— Ты, Александр Николаевич, долго жил за границей и, видимо, отстал от наших реалий. А мы далеко продвинулись вперед.
Яковлев удивился: это куда же они продвинулись? Потом решил, что Борис Иванович таким образом его элементарно разыгрывает.
Еще Стукалин сделал прозрачный намек: секретарь ЦК Михаил Васильевич Зимянин с агитпроповским текстом в целом согласен.
Горбачев, когда прочел этот вариант доклада, тоже отпустил в адрес зав. отделом несколько крепких выражений, а в конце резюмировал: «Эти пропагандисты дурачком хотят меня выставить».
Стали думать, как быть дальше. Всем было ясно, что агитпроповский вариант наверняка оказался на столе у генерального секретаря и даже, скорее всего, уже получил одобрение со стороны Черненко. Значит, альтернативный текст может вызвать крайне нежелательную реакцию. Его сочтут вызовом, попыткой внести раскол в слаженную работу Центрального комитета. Со стороны окружения Константина Устиновича подобные разговоры уже доносились. Там очень не хотели возвышения «выскочки» Горбачева. В аппарат были запущены слухи: дескать, далеко не все в Политбюро считают идею проведения идеологического совещания своевременной, а уж если его и проводить, то на уровне генсека.
Но в этой ситуации Михаил Сергеевич проявил характер. Мобилизованные им работники ЦК плюс Яковлев продолжали трудиться над докладом, фактически выбросив в мусорную корзину текст, предложенный Стукалиным. Правда, ничего особенно революционного и свежего и в их варианте не было, кроме тезиса о том, что, решая актуальные социально-экономические проблемы, надо прежде всего думать о человеке, его насущных нуждах. Не бог весть какое откровение, но и оно звучало тогда дискуссионно, вызывало вопросы у тертых аппаратчиков.
Когда проект доклада согласно существовавшим правилам был разослан для согласования всем членам ПБ и секретарям ЦК, то оппозиционно настроенные к Горбачеву партчиновники предприняли новые атаки. По аппарату был запущен новый слушок: дескать, Константину Устиновичу доклад не понравился, потому что в нем слабо отражена роль Центрального комитета в идеологии, недостаточно места уделено достижениям партии в теории и практике, зато слишком масштабно показаны существующие проблемы и задачи. Ставить перед партией задачи мог только генеральный секретарь, а никак не «рядовой» член Политбюро.
Яковлев был в кабинете у Горбачева, когда тому с дачи позвонил Черненко и стал перечислять свои замечания по докладу, как потом выяснилось, сформулированные Р. И. Косолаповым, главным редактором журнала «Коммунист». Завершая свой монолог, Константин Устинович пробурчал:
— Надо ли сейчас проводить такую конференцию? Впереди партийный съезд, и лучше все усилия сосредоточить на его подготовке.
Но тут надо заметить, что этот разговор состоялся накануне открытия запланированной конференции, когда все ее участники уже съехались в Москву. Отмена означала не только очевидный скандал, но и крупное поражение для Горбачева.
Михаил Сергеевич поначалу слушал внимательно, но заметно было, что потихоньку «закипал». Затем взорвался и стал возражать генсеку, причем в неожиданном для меня жестком тоне. Он понял, что практически все слухи, создававшие напряжение вокруг совещания и доклада Горбачева, подтвердились — они нашли свое отражение в замечаниях Черненко [141] .
Горбачев назвал многие высказанные Черненко замечания «надуманными», категорически отказался переносить сроки проведения совещания, а закончив разговор с генеральным секретарем, предложил Яковлеву включить в текст несколько комплиментарных фраз о «выдающейся роли Константина Устиновича».
141
Там же.