Шрифт:
— Подожди. Кто? — в ее голосе слышится гнев, и мое и без того взвинченное эмоциональное состояние заставляет видеть пятна. — Что сказал Дастин?
— Это не имеет значения. — Мы останавливаемся на красный свет, и я бросаю взгляд на нее. — Думаю, нам лучше держаться подальше друг от друга.
Ее веки трепещут, и она качает головой.
— Нет, Лукас…
— Ты была права, что избегала меня. Как бы ни было больно отпускать тебя, видеть тебя и чувствовать себя таким далеким, я могу жить с такой пыткой. Даже рад этому, потому что знаю, что боль от того, что тебя нет рядом, означает, что ты в безопасности. — Загорается зеленый, и я вынужден отвести от нее взгляд.
— Мне жаль, что я избегала тебя, Лукас. Хочу поговорить с тобой о причинах, но сначала позволь мне кое-что прояснить. — Тепло ее руки ложится на мое бедро, и она наклоняется ближе. — Между Дастином и Гейджем есть кое-какая неприязнь. Ты ведь помнишь, я тебе об этом рассказывала, верно?
— Помню, ты рассказывала мне о баре. Не знал, что это был он. — Я вспоминаю его слова: «Немного поздновато для извинений, тебе не кажется?» — Теперь это имеет больше смысла.
— Дастин знает, что я чувствую к тебе.
— Что ты чувствуешь ко мне, Шай? — я практически задыхаюсь от собственной нервозности.
Она вздыхает, и я чувствую, что девушка смотрит на меня, но не могу встретиться с ней взглядом.
— Когда я с тобой, то чувствую больше, чем когда-либо за долгое время. Я боюсь, Лукас, потому что…
Я поворачиваюсь к ней, надеясь, что она закончит это предложение и покажет, что она так же волнуется за нас, как и я.
— Ты прав. Мне безопаснее без тебя. — Она прикусывает нижнюю губу, а затем шумно выдыхает. — Но мысль о жизни без тебя хуже, чем мои страхи.
Может ли это быть правдой? Может ли она чувствовать себя такой же потерянной, как я, когда мы не вместе?
У меня дрожат руки, и на всякий случай я останавливаюсь на старой дороге, ведущей к заброшенной мельнице. Глушу двигатель грузовика. Воздух в кабине сгущается между нами, и мой разум пытается разобраться в миллионе вопросов, которые роятся в голове.
— Что произошло? Что я такого сделал, что оттолкнуло тебя?
Она стонет.
— Ты ничего не сделал. Я… — ее пальцы вцепились в волосы. — Черт возьми, это так тяжело.
Ее молчание давит на воздух в грузовике, и я испытываю искушение открыть дверь, высунуть голову и вдохнуть столь необходимый кислород.
— Я видела твои документы в офисе отца, Лукас, — шепчет она.
Мой позвоночник напрягается, и я смотрю в никуда перед собой.
— Твоя фамилия. Я уже слышала эту фамилию раньше. — Как будто каждая молекула воздуха между нами раздувается, а пространство искрит от напряжения. — Мензано. Я знаю о тебе все, Лукас, — шепчет она.
Нет. Она не может знать; она возненавидит меня, если узнает.
— Я знаю о резне Мензано.
Задерживаю дыхание, молясь, чтобы мне померещились эти слова, ее признание о том, что она знает о совершенном мной.
— Лукас?
Мое горло сжимается, а голова кружится.
Она знает…
Но знает только то, что сообщают в новостях, подробности, обнародованные по моему делу, но до сих пор никто не знает правды.
Даже я.
— Лукас, пожалуйста, поговори со мной.
Тепло ее руки касается моего предплечья, и я отшатываюсь, пытаясь раствориться в двери. Мои руки дрожат, когда видения разыгрываются перед моими глазами, как дурной сон.
Неразбериха, кровь, панические голоса повсюду.
— Ты дрожишь…
Узнав, что моя мать мертва.
— … пугаешь меня, Лукас…
Мои братья.
— … дыши!
Моя младшая сестра.
— Лукас! Дыши!
Шайен, мой единственный друг, единственная женщина, о которой я когда-либо заботился, знает, чем я болен. Однажды она доверяется мне; даже зная о Гейдже, она принимает меня. Но она ни за что не поверит в меня сейчас, зная, кто я, на что способен.
— Лукас, пожалуйста!
— Думаю… Я убил их.
Глава 27
Шайен
Я быстро втягиваю воздух, слыша признание Лукаса.
Он сделал это. Убил свою семью.
Все, что я читаю в интернете, говорит о том, что после решения присяжных и повторного рассмотрения дело было прекращено из-за недостаточности доказательств. На орудии убийства были обнаружены отпечатки пальцев всей семьи. Угол входных огнестрельных ранений был сомнительным, и в конце концов, после того, как Лукас провел в тюрьме для несовершеннолетних почти три года, было установлено, что это массовое самоубийство, и он был освобожден. Вокруг этого дела разгораются споры из-за Алексис, самой молодой жертвы. Казалось маловероятным, что семилетний ребенок добровольно покончит с собой, но ничего нельзя доказать без свидетельских показаний.