— Мистер Исмей, я успел услышать ваши слова. Надеюсь, вы не хотели оскорбить синьору Сандру Секки? — спросил комиссар.

— Я представляю интересы своего друга, — не слишком приветливо буркнул Исмей и тем же тоном продолжил: — Надеюсь, в вашей стране это не запрещено?

— Ни в коем случае, мистер Исмей, мы сами обеспечиваем защиту пострадавших. Только я боюсь, — Кристен с ледяной улыбкой взглянул на англичанина, — что ваше поведение может выглядеть не совсем джентльменским.

Исмей не нашел, что ответить.

— Мы предпочли бы иметь дело с мистером Генри Хантом, — продолжал комиссар, — поскольку нужно выяснить некоторые весьма важные вопросы.

— Я не собираюсь навязывать свое участие, — заметил англичанин, просто оказываю ему дружескую услугу.

— Мы всячески стремимся вам в этом помочь, мистер Исмей, и уверяем вас, что даже не потребуем таких формальностей, которые неизбежны у вас на родине, то есть формальных полномочий. Как вы здесь оказались, мистер Исмей?

— Приехал из Люцерна. Знал, что застану Ханта в Понтрезине.

— Дружеская встреча? Вы турист?

— Я торгую изделиями точной механики, комиссар. Мистер Элмер Хант об этом знал, и я рассчитывал получить от него заказ.

Комиссар как можно вежливее улыбнулся, стараясь произвести самое дружеское впечатление.

— Смерть мистера Элмера вас, разумеется, весьма расстроила?

— Да уж представьте себе, комиссар, — отрезал Исмей, — с пятницы я и думать не могу о делах.

— То есть со дня гибели Ханта, — подытожил скорее всего для себя Кристен, считая на пальцах: один, два, три, четыре дня.

— Да, вы много теряете, — уважительно заметил комиссар, разумеется так не думая. — Ну раз уж речь зашла о деньгах… в самаденской альпинистской службе находился залог Элмера Ханта. Полагаю, в части выполнения условий договора наследник мистера Ханта ни при чем, кем бы он ни был.

— Мистер Генри, разумеется, не будет ничего иметь против.

— А мистер Генри тут вообще ни при чем, — сухо ответил Кристен, думая о другом; шевеля губами, он снова досчитал до четырех.

— Гм… четыре, — произнес он вслух, — четыре…

— Что вы говорите? — переспросил Исмей, но Кристен его не слушал.

— Гм… Я что-то сказал? Ах да, конечно… четырехкратная сумма, которую должны выплатить вдове Джулио Секки по условиям договора.

Сандра, тупо глядевшая перед собой, вдруг раздраженно перебила комиссара, шагнув к столу судьи.

Скажите ему, — она презрительно ткнула пальцем в Исмея, — что для себя я не хочу ничего. У меня хватит средств отправиться в Англию и найти брата Элмера. Я все продам, и мне хватит.

— Найти мистера Генри вам не удастся, — тут же вмешался Исмей. — Вам это следует знать. Можете с ним связаться через его адвоката, потому что Генри руководит всеми делами из санатория для нервнобольных.

— Не понимаю, он что, не в своем уме? — удивился комиссар.

— Здоров как бык, но лечит нервы, — начал было объяснять Исмей, но Сандра махнула рукой.

— Мне нужно с ним только поговорить, так что как-нибудь доберусь.

Комиссар Кристен счел дальнейшие разговоры излишними. Распрощавшись, он отправился на почту.

Но, поговорив с несколькими сотрудниками, там он не задержался. Добытая информация его явно обеспокоила, голова гудела от разнородных мыслей, и, поскольку все происходящее резко отличалось от повседневной служебной рутины, он не знал, как быть с тем, что вертелось у него в мозгу.

Было ясно, что Исмей знал о гибели Ханта уже четыре дня, но не думал сообщать об этом в Лондон. А ведь его обязанностью было известить брата о смерти Элмера и хотя бы запросить, хоронить ли того на здешнем кладбище или отправить тело омой в цинковом гробу.

В маленьком пансионе у водопада туристы, собравшись за столами в холле, вслушивались в завывания ветра. Часть из них, разойдясь по комнатам, пыталась чем попало заткнуть щели в окнах. Едкий, вызывающий кашель туман забирался во все уголки, даже в дымоход камина, загоняя обратно дым еловых поленьев.

В пансионе все были на месте, никто никуда не собирался, никого не ждали. Поздний вечер был полон тихой, таинственной печали. Один из присутствовавших в этой унылой компании, сидевший отрешенно с закрытыми глазами и думавший об уходящей красоте дня, записал тогда в дневнике: "Не могу сдержать слез. Плачу обо всем, что безвозвратно исчезает и уже исчезло. Сегодня в полдень исчезла прелестная снежная шапка на Мюракле. Превратилась в нежное облачко пара, улетевшее в бескрайнее небо. Буду ждать долго-долго, прежде чем опять увижу её там в вышине, но раньше, чем доберусь до нее, она снова станет только облачком любви, которую я испытываю к тебе, мой белоснежный простор. Почему все прекрасное исчезает, оставляя только боль, заглушающую нормальные человеческие чувства? Мне ужасно грустно…"