После этого он подсоединил цепь между наручниками и кроватью, так что теперь я, по крайней мере, могу есть сама. Но все бдительно следят за тем, чтобы не оставлять никаких предметов на столе, и, унося поднос, проверяют приборы.

Снова приходит врач, чтобы осмотреть мои раны и, когда она снимает повязки, я пользуюсь случаем, чтобы посмотреть на себя. Полоса со рваными краями идет по бедру и продолжается по боковой стороне живота. Рана схвачена огромными скобами, словно меня скрепили гигантским степлером. Кожа опухшая, странного цвета.

Повязку на голове разматывают, швы под волосами и на лице будут снимать. Я спрашиваю врача, как, на ее взгляд, все это выглядит, и она открывает было рот, чтобы ответить, но потом снова закрывает его. Бросает долгий взгляд на Хелену. Та приносит маленькое зеркальце и протягивает мне. Я разглядываю рану, которая начинается над линией роста волос и спускается вниз сквозь левую бровь, огибает глаз и уходит к уху. Кожа оттенков от темно-красного до синего. Края раны плотно прилегают друг к другу, но по-прежнему опухшие и безобразные. Мое лицо совершенно изуродовано.

Я осторожно провожу пальцами по швам. Жуткая ручная работа синими грубыми стежками. Бормочу, что могла бы сниматься в фильмах ужасов.

— Позитивным моментом является, что ты не лишилась зрения, — говорит врач.

Хелена с полным сочувствия лицом берет у меня зеркало. Я пытаюсь улыбнуться ей, но от моей гримасы она опускает глаза в пол.

Сняв швы, врач закрепляет рану белым скотчем. Повязка больше не нужна. Слева неровно обрезанные волосы торчат во все стороны, а участок вокруг скотча, совершенно лысый.

— Ты должна помочь мне, Хелена, — вздыхаю я, когда врач выходит. — Посмотри, как я выгляжу.

— С чем тебе нужна помощь? — спрашивает полицейский, словно мы планируем побег. Ни я, ни Хелена не реагируем на него.

— Это надо убрать, — говорю я ей и тяну за неровные концы. — Так невозможно. Такой вид, словно меня переехало газонокосилкой.

— Можем исправить, — отвечает она деланно бодрым голосом. — Попробуй поспать. Похоже, тебе сейчас нужен отдых.

Когда она уходит, я лежу и смотрю в потолок. Хелена права, мне надо отдохнуть, заснуть, забыться. Но это неосуществимо. Мысли ползают в голове, словно опарыши. Вылезают из меня, из всех отверстий. Мне некуда от них деться.

Заставляю себя смотреть прямо на лампу дневного света, вспоминаю лицо в зеркале. Я выгляжу как живой труп. Я чувствую себя как живой труп — это не мое тело. Та, которой оно принадлежит, уже утратила человеческий облик, превратившись в изуродованную падаль. Но у падали нет чувств, и слезы, текущие по моим щекам, — от резкого света лампы. По крайней мере, так я себе внушаю.

В свое следующее дежурство Хелена приносит машинку для бритья. Я сажусь на табуретку посреди палаты, руки в наручниках на коленях, на плечах у меня полотенце. Она спрашивает, сколько оставить, и я отвечаю:

— Состриги все под ноль.

Машинка ядовито жужжит, и с каждой прядью волос, падающей мне на плечи, я чувствую, как беру под контроль безобразную пугающую женщину, которая глядела на меня из зеркала. Ей наверняка приятно было бы посмотреть, как я впадаю в истерику из-за того, что с меня сбривают волосы. Мои чудесные светлые волосы, которые я так любила и о которых так заботилась. Она не ожидает, что я намерена доказать — мне плевать. Я принимаю вызов, не уронив ни одной слезинки по поводу того, какой стала.

Закончив, Хелена дает мне маленькое зеркальце, чтобы я могла оценить результат.

— Как ты? — спрашивает она. — Надеюсь, что не жалеешь.

Я могла бы ответить, что сожаления ничего не меняют, что сделанного все равно не воротишь, но молчу.

На этот раз Хелена расплела косы, и я восхищаюсь ее черными блестящими волосами, падающими на плечи.

— У меня когда-то тоже были красивые волосы, — говорю я и рассказываю, как их иссушил дешевый бальзам, которым приходилось пользоваться в учреждении. Хелена говорит, что важно использовать подходящие шампуни и бальзамы — в эту минуту мы две обычные женщины, разговаривающие на житейские темы. Потом я спрашиваю, что она на самом деле думает о моей новой внешности.

— Ты прекрасно выглядишь, Линда, — лжет она. — Получилось очень хорошо.

Естественно, она так не думает, но меня это не задевает. Теперь я выгляжу как монстр, которым меня все считают.

— Линда, посмотри сюда!

— Сюда, Линда, улыбнись нам!

Мои длинные волосы выглядят идеально, их уложил стилист, к которому я обращаюсь по особым случаям, на мне дорогое дизайнерское платье, я готова участвовать в церемонии награждения «Грэммис [1] » вместе с мужем. Идя по красному ковру, я оборачиваюсь и улыбаюсь ослепительной улыбкой, как всю жизнь делала мама. Мелькают вспышки фотоаппаратов, а я все улыбаюсь и улыбаюсь. Симон поправляет пиджак, я обвиваю его рукой за талию, позируя для очередной фотографии. Он притягивает меня ближе. Он номинирован на две премии — я невероятно горжусь им. Вместе мы блестящая пара. Сияем от счастья и успеха.