И я понемногу начинал понимать, что она задумала.

— Отлично, отлично, Катерина Петровна. — Я шагнул вперед и встал у края стола, будто это могло как-то помочь. — Еще немного!

Талант работал на полную катушку. С такой отдачей, что его мощь уже становилось невозможно держать в узде — и она то ли дело прорывалась наружу. Вздрогнул пол под ногами, зазвенели стекла в окнах. Несколько раз мигнул свет, а потом лампочка под потолком потускнела и едва слышно зажужжала. Будто даже само электричество в доме пыталось отдать хозяйке хоть каплю сих, которых все равно не хватало.

— Держите его, — простонала Вяземская. — Слишком тяжелый. Одна не смогу…

Тело Фурсова встрепенулось, выгибаясь, и скользнуло к краю стола. Я обхватил его и чуть прижал сверху, стараясь не мешать — и увидел, как плоть вокруг раны стремительно набухает. Кожа надулась пузырем и вдруг с влажным хрустом разошлась, выпуская наружу железо. На стол тут же хлынула густая и темная, почти черная кровь, а обломок лезвия лишь на мгновение задержался в ране — и послушно скользнул в подставленную ладонь.

— Хорошо, — выдохнула Вяземская, со звоном отбрасывая уродливую железку на пол. — Теперь сделаем остальное… Попробуем!

Первая часть импровизированной операции как будто прошла неплохо, но я мог только догадываться, сколько сил потратила Вяземская, доставая из Фурсова железку… и сколько их еще понадобится на остальное. Возможно, окажись вместо меня рядом кто-нибудь потолковее — пусть не Владеющий целитель, а хирург или хотя бы сестра милосердия из Покровской больницы — было бы куда проще работать. Пригодилась бы и вторая пара умелых рук, и инструменты. Однако саквояж остался лежать на стуле по соседству — Вяземская к нему так и не притронулась.

Работала в одиночку, на чистой мощи Таланта, разве что изредка касаясь Фурсова побелевшими пальцами. Конечно, я при всем желании не смог бы оценить детали процесса, но суть, похоже, уловил: сила Владеющей не просто восстанавливала поврежденные ткани, а еще и перетекала в тело в виде чистой энергии. То ли химической, то ли электрической, то ли какой-то особой, вообще мне не известной. Так или иначе, кожа Фурсова понемногу становилась теплее.

А вот Вяземская, похоже, отдавала куда больше, чем следовало. Я почти физически чувствовал, чего ей стоит удерживать жизнь в измученном и раненом теле, но она все равно не отпускала, выжигая уже не обычный запас сил, а что-то другое. Спрятанное куда глубже, могучее и одновременно хрупкое.

То, что вряд ли восстановится к утру.

— Почему так много крови? — тихо спросил я. — Вена?

Вытекло уже и правда изрядно — так, что скатерть успела пропитаться чуть ли не насквозь. Густая жижа липла к рукавам и пальцам, расплывалась огромным уродливым пятном до самого края стола — и уже оттуда падала на пол тяжелыми каплями.

Слишком темными — даже для венозного кровотечения.

— Нет… Так и должно быть. Если останется внутри — будет хуже, — отозвалась Вяземская. — Попробую вытянуть.

Не знаю, зачем она вообще что-то объясняла — даже несколько слов дались ей не без труда, а от меня все равно уже не было почти никакой пользы. Я просто стоял и со стороны наблюдал, как идет сражение за жизнь Фурсова… и идет без меня.

Увы, в этой драке я был лишь зрителем.

А Вяземская продолжала работать. Я едва мог представить себе способ убрать из тела грязную кровь, которая уже излилась куда-то во внутреннюю полость, и при этом не тронуть здоровую… Наверное, как-то заделала вену. Или просто временно перекрыла — без зажимов, без скальпелей — даже не видя, что делает! Я в очередной раз убедился, почему народная молва возносила княжну чуть ли не до святой — и дело уж точно было не только в учтивых манерах или симпатичной мордашке.

Она не просто выполняла долг или клятву врача, не просто трудилась наравне с простыми смертными и даже не просто исцеляла, используя доставшийся от предков дар, а дралась со смертью на равных. Бешено, самозабвенно, не жалея себя ни капли — и за это я уже был готов простить ей не только сложный характер и аристократический гонор, но и вообще все на свете. Как и тогда в больнице, Вяземская преображалась и буквально светилась изнутри едва контролируемой мощью Таланта. Темные волосы растрепались, глаза сверкали так, что было больно смотреть, а лицо будто принадлежало не человеку, а кому-то другому. Рядом со мной появилось существо иного, высшего порядке, чьи возможности многократно превышали мои собственные.

Но все-таки и у них был свой предел, и Вяземская подобралась к нему вплотную. Не знаю, приходилось ли ей раньше пользоваться Талантом вот так — без чужой помощи и даже без инструментов, на пределе сил, отдавая все и даже чуть больше. Родовые способности трудились на полную катушку, энергия хлестала через край, однако тело уже начинало уставать: щеки и кончик носа не просто побледнели, а стали белыми, как мел. Тонкие пальцы едва заметно подрагивали, а ногти понемногу наливались нездоровой синевой.