— Не отлучаю, — возразила я с уверенностью, на которую оказалась способна. Здесь, возможно, вольные не живут при господах. — Со мной останешься, и Тимофей, и Афонька. Я тебе вольную даю, а не гоню прочь!

— Плохо это, — все так же тихо отозвалась Наталья, покачав головой. Рука ее лежала уже на коленях и чуть подрагивала. — Холопу вольная жизнь впрок не идет. А нам при тебе, матушка, хорошо жить, так не калечь нас, грешных. — Она подняла голову, посмотрела мне в глаза так умоляюще, что я сдалась и улыбнулась, кивнув. Наталья тут же повеселела. — А что до надежного человека, то Фроську возьми. Которая наша, дворовая. Муж ее как по осени потонул, одна она осталась, а так сирота, с другого двора взятая. И тяжелая. А баба справная да тихая. Боится она, в том дворе лупили ее сильно, да и Трофим…

И Трофим, наверное, следовал местному Домострою: бабу для ума бить, но лица не портить. Я не заметила, чтобы Фроська была особенно боязлива, все девки и бабы, за исключением некоторых, жались к стенам и не открывали рта. Но Наталье поверила — она знает лучше.

— Ну хорошо, — я встала, направилась к неразобранной куче одежды и кик на скамье. То, что я собиралась сделать в ожидании купца Разуваева, требовало легкого головного убора. Шокировать же беднягу своими локонами я не хотела, он был мне нужен. — Пусть Фроська придет. Пока моим сыном сама занимайся.

Я выбрала легкую кику-шапочку и темно-красную ткань. Закрывать волосы я научилась быстро, ничего сложного в этом не было, хотя сначала мне казалось, что я в жизни не освою эту науку, но хватило пары раз практики. Забрав нужные мне чертежи и наказав Наталье спрятать остальное, я отправилась на поиски комнаты, из которой шли голоса, и заодно — на осмотр трапезной. Что-то я обязательно должна там найти.

Я незаметно заглянула в светлицу. Почти всех девок и баб Марья забрала, оставшихся троих усадила за работу — они кроили, разрезали, судя по всему, не годную для господского платья грубую ткань на рубахи для повитух и рожениц. Марья подошла со всей ответственностью к порученному ей делу. Ай да бабка, восхитилась я, а строит из себя божий одуванчик. Анна сидела за станком, можно было различить полотно, которое она уже успела соткать. Пелагея, как всегда, за прялкой. Так, чтобы меня не видели, я протянула руку, взяла фонарь, выскользнула из коридорчика и стала спускаться по лестнице.

Живот у меня еще не ушел, но был просто отвисшим и дряблым, а не натянутым и огромным, и двигаться мне не мешал. Даже юбки моего платья мне уже не казались неподъемными — привыкаешь ко всему сравнительно быстро, особенно когда выбора нет. При свете фонаря я видела и стесанные сотнями ног каменные ступени, и подкопченный низкий потолок, и все же эта лестница была не такая пугающая и давящая, как та — потайная, по которой меня вела Наталья в первый мой вечер. А может, я привыкла и к лестницам… Я сверилась с чертежами — вот, кажется, дверь, которая мне нужна, и я толкнула ее, осмотрелась. Никого. Все заняты делом — я выбрала, а точнее, создала нужный момент.

Я поставила фонарь на приступочку в стене, вгляделась в чертежи. Я допускала, что в них могли быть неточности масштаба, но что все коммуникации указаны правильно, сомнений не было. Вот одна печь, а вот вторая, и вот комнаты, которые они отапливают, пусть не так жарко, как мои. И если отопление проходит в этом месте… я задержала палец на плане, определила, куда мне идти. Затем постаралась запечатлеть в памяти как можно больше, свернула чертежи, спрятала их в рукав — не врали, однако, народные предания, в такой одежде не только бумаги, стаю лебедей и озерцо припрячешь запросто, — и уверенно направилась к нужным мне помещениям.

Почему-то я ожидала, что это будет комната либо Анны, либо Пелагеи. У кого, кроме дочерей моего мужа от первого брака, девиц-перестарков, был мотив избавиться от наследника, и кто мог пощадить девочку, такую же по факту бесправную, как и они? Но я осматривала комнату и убеждалась — здесь живет кто-то из челяди, не боярышни. Причем бабы — одежда, которую кое-как складывали в углу, обмануть меня уже не могла.

Печи топили давно, утром, но я все равно по памяти пощупала стену. Там, где проходит воздуховод, должно быть тепло, и я действительно почувствовала жар, исходящий от камня, внезапно поняв отвлеченное — вот почему не отапливали деревянные светлицы, это всего лишь мера пожарной безопасности, кто бы мог ждать подобной предусмотрительности от этого времени? Или то уже опыт, оплаченный чьей-то жизнью. Я постучала по камню… Нет, я ошиблась и комната не та. Ни одного отверстия в стене, ни единой щели.

Нужно было начинать все сначала, и передо мной стояла дилемма: либо я изучаю чертежи, либо добираюсь до трапезной. Сознавая, что и там я могу пойти по неверному следу, я все же отправилась вниз.

Дверь на улицу была распахнута, потягивало морозцем. Если свернуть направо, то будет подвал, и его я тоже должна посетить сегодня же. Ноги резал холодный воздух, доносились голоса, ржание лошадей и визжание свиньи. Я догадалась, что у меня будет на ужин, и толкнула дверь, ведущую в трапезную.

Итак?..

Дверь в кабинет, дверь в соседнее с ним помещение. На чертежах оно такое же маленькое, как и кабинет, и печь одна на обе эти комнатушки. Куда запрятали шкатулку до того, как перенесли ее в мою опочивальню, и вот еще интересный вопрос — зачем ее вообще унесли? Разве что как улику — подбросить мне, потому что изъять содержимое можно было и в кабинете. Да, в нашем мире наличие шкатулки в моих покоях само по себе никак не указывало следствию на то, что я убийца, но здесь рассчитывать на здравую оценку улик и событий я не могла. Мне нужно место, где шкатулку спрятали изначально. Здесь? Или здесь? Носиться по всей трапезной с ней бы не стали и вряд ли сунули туда, где случайно на нее мог кто-то наткнуться. Может быть, здесь?