— Ты что сейчас будешь делать?

— Нынче воскресенье, гулять пойду. Пойдем вместе? Подождешь меня?

— Я к Леле...

— К Леле... Ну, иди к своей Леле... — Даша нахмурилась и стала сосредоточенно рассматривать пробивающуюся под плетнем молодую траву.

Нюра постояла, потом медленно повернулась и пошла. «Ну, и пусть себе дуется»,—решила она и ускорила шаги. Обошла не совсем еще просохшую лужу, пересекла улицу и увиделд идущего ей навстречу гимназиста Мишку. Смуглый, стройный, ростом чуть повыше Нюры, он шел в аккуратно застегнутой форменной шинели и щурился на небо. Поравнявшись с Нюрой, Мишка слегка приподнял черные, как уголь, брови, но прошел молча.

Нюра презрительно сжала губы: «Воображает...» и всю дорогу хмурилась.

Но вот и лелин дом, обнесенный палисадником. Леля увидела Нюру в окно и постучала по стеклу колечком.

— К нам?

Войдя в двери, Нюра, как всегда, покосилась на чистую парусиновую дорожку, протянутую на полу вдоль застекленной веранды, взяла в руки калоши и на цыпочках пошла вслед за Лелей.

— У тебя никого нет?

— Сижу одна.

— Я уроки на завтра уже приготовила. А ты?

— Очень нужно вспоминать об уроках... Хорошо на улице?

— Еще как! Скоро совсем просохнет. Люди уже сеют.

— Да... Раздевайся.

Нюра сняла пальто, и они из прихожей вошли в гостиную. Там было много ковров и на полу и на стенах. Это лелин отец, есаул Дацко, привез с турецкого фронта. Над диваном висели старинные кремневые ружья, кривые запорожские сабли, а в углу на этажерке лежали германская каска и несколько осколков от снарядов.

— А мне папа вот что привез,—Леля достала из коробочки бирюзовую брошку и, подойдя к высокому зеркалу, приколола ее к груди. Нюра стала рядом, увидела в зеркале себя и подругу. На Леле было легкое голубое платье с белым ажурным воротничком. Ее светлые волосы вспыхивали, золотились.

«Куколка, — с завистью подумала Нюра и посмотрела на свое уже не новое, вишневого цвета, форменное платье, на свой простенький белый передник. Потом посмотрела на себя, на свое смуглое лицо, на прямые упрямые брови и улыбнулась. В зеркале заблестели ровные белые зубы.

— Ты хорошенькая.—снисходительно сказала Леля.

— Ну уж и хорошенькая. Как цыганка...

— Что будем делать?

— Что хочешь.

Они уселись, сыграли раза два в «дурачки».

— Скучно... — Леля зевнула. — Давай лучше разговаривать.

Нюра подумала и небрежно бросила:

— Мишка такой кабан...

— А что?

— Так... Вообще... Встретился и говорит; «Здрасьте», а я преспокойно отвернулась, прошла и ни-че-го не ответила.

— Очень нужно хлопцам кланяться. Они такие насмешники...

Леля встала и снова подошла к зеркалу. Любуясь собой, сказала:

— Мишка говорит: «Если явятся большевики...»

— А явятся?—насторожилась Нюра.—Слушай, Лелька, ты как думаешь? Говорят, они...

— Погоди. Стучат, кажется.

Леля выбежала из комнаты, и вскоре Нюра услышала смех, поцелуи, знакомые голоса.

«Принесло...» — с досадой подумала она.

Вошла Леля и с ней ее подруги Рая н Симочка.

— И ты, Нюра, здесь?—«равнодушно спросила Рая.

У Раи были две русые косы, щеки, как наливные яблоки, и маленький пухлый ротик; ее отец, священник, называл ее дома «Кругляша». Иногда так называли ее и подруги, а мальчишки на улице кричали ей вслед: «Кавун!»

Огненно-рыжая Симочка была худая, не по летам высокая, с острыми узкими плечами, длинноносая и близорукая. Разговаривая, она как-то странно вытягивала шею и щурилась.

— Девочки, вы что делали? — спросила Симочка.

— Так, ничего-,—ответила Леля.—Знаете что? Давайте что-нибудь придумаем. Хотите танцевать? Рая, играй.

Рая села за пианино. Ее короткие пухлые пальцы неуклюже уперлись в клавиши. Она забарабанила вальс. Симочка подхватила Лелю, и они закружились по комнате. Нюра сидела в углу и недружелюбно посматривала на танцующих. Не любила она ни Раю, ни Симочку: уж очень Леля дружила с ними.

Рая отбарабанила вальс и встала.

— Девочки,—обратилась Леля к подругам,—расскажите что-нибудь интересное. Рая, ты всегда знаешь все новости.

— Новости, новости, вот вам и новости! И у нас в станице завелись большевики. Папа уже приказал сторожу получше смотреть за церковью. Вы знаете? В одном городе, в России, большевики подожгли часовню. Она горела, горела, а к утру снова сделалась, как новенькая.

— А я не пойму, что это за большевики,—и Симочка развела длинными руками.—Я папу спрашиваю, а он мне ничего не отвечает: все равно, говорит, не поймешь. Но я слышала, как он говорил одному человеку, что из-за них ни мяса, ни сахару, ничего нет. И потом как-будто было такое распоряжение или приказ что ли... ну, не знаю... одним словом, в газетах писали, что один генерал собрал всех офицеров, сделал их солдатами и что у него теперь страшно много войска, и он всех усмиряет.