Через мгновение мужчина выныривает, хватает ртом воздух и подплывает к тонущим. Женщина ведет себя неадекватно, цепляется за него, опирается, топит.

Море злится волнами. Шумит. Чайки вопят.

Какая трагедия! Какой ужасный день! Я вытираю слезы и тоже несусь вниз вслед за Вероникой. Сама молюсь: «Боже, пусть у этого человека получится! Пусть он спасет малыша и его маму!» Клянусь, если ему удастся, я не стану осуждать ни его, ни его компанию. Пусть делает на яхте этой ночью что хочет, хоть с эскортницами, хоть с кем! Но ребенок... он ведь не виноват ни в чем. Он просто... поскользнулся.

Железная лестница опасно шатается, мои кроссовки едва касаются ступенек.

Шумный вдох-выдох, прыжок через две! Поворот к новому пролету и снова. Я хватаюсь за перила, чтобы не вылететь, и перебираю ногами так быстро, как только способна.

Проношусь мимо притихших на смотровой туристов. Они фотографируют? Мир замер в ожидании развязки.

Когда мы с Вероникой добираемся до берега, что-то уже произошло: народ стоит полукругом, все нервно кричат, жестикулируют.

Еще несколько шагов, и открывается картина: вымокший до нитки мужчина оперся на валун, склонил голову и часто, рвано дышит. Он в брюках и рубашке, с них ручьями стекает вода. Босиком. Рядом дрожащий от холода побледневший мальчик кутается в чей-то пиджак, который ему как пальто. Мать быстро стягивает с малыша мокрые вещи, обнимает, целует.

Выдыхаю с облегчением: беды не случилось. Не сегодня.

— Давайте скорую дождемся, — предлагает, кажется... жених. Георгий Басов. Судя по тону, делает это в десятый раз. Цокает языком. — Или я вас хотя бы довезу до больницы.

Пострадавшая явно нервничает.

— Ничего не нужно, я на машине, — говорит прерывисто, поправляя волосы. — Мы вышли сделать фотографию. Я не думала... Не знала... Тут красиво.

— Макс, ты как? У тебя, блин, кровь, спасатель.

Тело «спасателя» бьет крупная дрожь, хотя он и пытается ее унять. Море уже успело остыть.

Макс... Максим, значит.

Он поднимает голову, ведет рукой по щеке, смотрит на пальцы — и правда, кровь. Вдруг оглядывается, прищурившись.

— Жора, мать твою, менты. Убирай! — выдает сквозь зубы, кивая на толпящихся Барби в мини-юбках.

— Пи-здец! — восклицает жених, отбегает и начинает хлопотать.

Женщина тем временем хватает ребенка и делает несколько шагов в сторону. Все остальные разделились на две группы: те, кто в ступоре, и те, кто суетится без дела, создавая шум. Я быстро достаю из сумки салфетки.

— Дождитесь врача, — окликает пострадавшую Максим.

У него грубоватый голос, который слышать неловко. У меня... мало опыта общения с такими мужчинами.

Он вытаскивает из кармана брюк вымокший айфон последней модели, такие у всех в агентстве, с которым я подписала контракт. Максим смотрит на мобильник тупо, беззвучно выдает: «Блядь».

Мать возвращается. Я решаю, что она хочет поблагодарить героя, обнять или что-то в этом роде, но вместо этого женщина открывает сумку, нервными движениями вынимает из кошелька три купюры и протягивает Максиму.

— Вы с ума сошли, — медленно произносит он.

— Возьмите. Берите же! — Женщина психует. Бросает семьсот рублей на камень и, схватив ребенка, улепетывает.

— Остановить ее, Максим Станиславович? — раздается откуда-то слева.

— На каких основаниях? — Максим смотрит ей вслед, едва мазнув взглядом по деньгам. — Кто-нибудь, блядь, принесет полотенце?

Его вновь сотрясает крупная дрожь от порыва ветра, да так, что сердце сжимается. В эту секунду до меня доходит, что он совсем взрослый, лет тридцать, наверное. Рубашка облепляет грудь, руки. Намокнув, она просвечивает, и видно большую татуировку на правом плече. На запястье болтается нитка и что-то вроде... фенечки. Необычно, и совсем не подходит под его образ. На шее тонкая цепочка или... тоже нитка?

Еще одна капля крови течет по виску.

— Вы дорогой телефон утопили, — доносится тот же голос.

Я подхожу ближе и протягиваю салфетки. Неудачный момент! Потому что Максим натурально рявкает:

— И что?!

Аж подпрыгиваю! Он это замечает, переводит глаза на меня, и целый удар сердца мы пялимся друг на друга в упор.

Глаза у Максима почти черные. И сам он, если начистоту, непривычно смуглый, я таких только в кино видела. У нас в деревне жил один пакистанец, но внешне он был совсем другой — маленький и некрасивый. А Максим высокий и... неважно. Цепляю взглядом фенечку на его руке, и мелькает мысль о цыганах.