— Что она, за три месяца вырастет, что ли? — усмехается.

— Я вину перед ней чувствую.

— И что? С глаз долой и совесть, думаешь, успокоится? Не работает это так, Ману. Если правда хочешь загладить вину, бросай Кале. Бросай! Какой тебе знак еще нужен? Ребенка твоего чуть не убили, а ты все туда лезешь, всё рвешься. Не можешь жить спокойно, пока в Кале эта Лала. Если она переедет, другой район будешь вычищать от гнилья? Так, глядишь, всю столицу перестроишь!

— Ба, хотя бы до нового года?

Она вздыхает.

— Совсем не к душе?

— Совсем.

Пульс в ушах такой громкий, что последующие ругательства на цыганском Ба-Ружи я слышу с трудом.

— Не понимаю совсем, — усмехается Максим. — Ни слова.

— Ребенок в животе откуда взялся, говорю! Не понимает он! Всё ты понимаешь! И слова эти узнал раньше, чем на русском! Ману, как же ребенок, если не к душе девочка? Как он к ней в живот попал? Разве ты таким у меня вырос? Таким подонком?

— Меня опоили. Я не понимал, что делаю.

— Быть такого не может!

— Может. Я сомневался, но теперь знаю точно. Меня не отблагодарил Бог, а наказал этим браком.

— Ты мне голову не морочь! — Она ругается на цыганском. — Ты девочку украл?

— Мне подмешали трин.

— Без разрешения отца украл хорошую девочку или нет?!

— Выходит, блядь, украл.

— Кровь на простынях видел?

— Видел.

— Тогда не морочь мне голову, женись и живи с женой! Иначе прокляну. Богом клянусь, прокляну тебя и больше не посмотрю, Ману, в твою сторону! Аня — хоть и не наших кровей, а чяй моя.

— Женюсь, Ба. Я же не отказываюсь. Пережди с проклятиями. Женюсь и заботиться буду так, как если бы любил. Только боюсь, что в какой-то момент не справлюсь и обижу. Не хочу этого. Мне ее жалко, как бездомную кошку.

— Обидишь и что? Не фарфоровая, не разобьется. Про чувства жене докладывать не обязательно, ты думаешь, я своему мужу докладывала, что о нем думаю? Или он мне, что вне дома и с кем делает? Живите жизнь. Но про Кале послушай меня. Детей этой шаболды бережешь, своего чуть не лишился! У нашей чяй живот весь черный был. Стоит дура-Лала того? Стоит слез твой девочки?!

— С Кале я сам решу. Ты мне ответ дай: поедешь на Кипр с Аней? С твоей любимой чяй?

Я зажимаю рукой рот, чтобы всхлип не был слышен. Мобильный вибрирует, Папуша звонит. Быстро перевожу на беззвучный, опасаясь, что Максим услышит. Встать не могу, силы как-то враз покинули. Поэтому на четвереньках отползаю до коридора.

Как-то не получается осознать. Информации слишком много для меня, глупой деревенской девки, у которой школьный аттестат только в ноябре появился.

Мне, наверное, время нужно. Время, чтобы думать. Мамочка, ну почему ты меня не заставляла учиться и читать умные книги? Может, извилин бы в голове больше было, вдруг соображала бы быстрее.

Ничего кроме биения сердца не слышу. Отчаяние. Ужас. И кожа чужая. Болит разом. Все тело вдруг болит.

Накидываю пуховик, натягиваю сапоги и пробегаю по тротуарной плитке, выхожу за ворота. Вот почему лабрадоры не кинулись встречать: Максим так редко приезжает, что они ни на шаг от него не отходят.

Все его любят — и кошки, и собаки. И я тоже.

Еще одна бездомная. Луну он тоже на какой-то помойке нашел. Мы с ней, видимо, на одном для него уровне.

Забираюсь в салон.

— Поехали.

Семен что-то отвечает, машина трогается. Едва мы выезжаем с улицы, и я убеждаюсь, что Максим не заметил мой приезд, — не выдерживаю. Реву. Закрываю лицо руками и рыдаю навзрыд.

Семен тут же на обочину съезжает.

— Вы можете просто ехать вперед? — прошу я нервно. — Пожалуйста!

— Конечно.

Машина вновь трогается. Ехать почти час, я плачу и не могу не остановиться. Я просто... слишком беременная, чтобы взять себя в руки. Я просто... занималась с ним вчера любовью по-настоящему. И мне так понравилось!

Хочется сорвать платье. Смыть с себя прошлую ночь и прошлые месяцы. Сбежать на край света. Исчезнуть.

Как он там сказал? Кто управляет чужими эмоциями, тот побеждает?

Он сделал со мной хуже. Хуже всего зла, с которым я только сталкивалась.