Закончив, Руш бросил нож и скрючился над раковиной; его глаза слезились, он с трудом переводил дыхание.

— Который час? — едва слышно произнес он.

— Десять пятьдесят семь.

Руш кивнул, вытирая шероховатым бумажным полотенцем кровь:

— Рубашку.

Бакстер смотрела непонимающе.

— Рубашку, пожалуйста, — прохрипел Руш, указывая на пол.

Бакстер протянула ее, не в состоянии отвести глаз от его обезображенной груди.

Когда шрамы наконец скрылись под хлопковой тканью, она достала мобильный:

— Эдмундс? Займи удобную позицию. К вам идет Руш.

Воскресенье, 20 декабря 2015 года,

10 часов 59 минут утра

У Эдмундса закружилась голова.

Бакстер только что рассказала ему о жертве, которую принес агент ЦРУ, чтобы спасти операцию.

Эдмундс смотрел, как Руш через вращающуюся дверь входит в отель. Его серое лицо покрылось испариной, он медленно шел на нетвердых ногах, старательно прикрывая пиджаком окровавленную рубашку.

— Вижу Руша, — сказал Эдмундс, с трудом подавляя желание броситься к нему на помощь. — Ничего не выйдет, — обеспокоенно добавил он. — Он даже до двери не дойдет.

— Дойдет.

Держась за грудь, Руш проковылял мимо стойки администратора, обратив на себя несколько любопытных взглядов. Едва оказавшись вне зоны видимости двух охранников, он прислонился к стене, чтобы удержать равновесие. Колени под ним подогнулись, он сполз вниз. На кремовой стене осталась алая отметина.

Эдмундс машинально сделал пару шагов к Рушу, но тот едва заметно покачал головой, и он остановился. Электронные часы на руке Эдмундса пикнули, и цифры на табло сложились в новую комбинацию: 11.00. Охранники у дверей тоже вскинули запястья.

— Ну, давай же, — едва слышно прошептал он, метнул взгляд сначала на Руша, потом на бычьи шеи у входа в конференц-зал и обратно на Руша.

Руш отклеился от стены. Чувствуя, что рубашка прилипла к телу, он попытался убедить себя, что ткань пропиталась не столько кровью, сколько потом. Ему казалось, будто в нем проделали зияющую дыру. С каждым поворотом крутящейся двери он ощущал, как сквозняк продувает его насквозь. Не в состоянии точно определить источник боли, его мозг сообщал каждой нервной клетке тела, что оно полыхает в огне.

Он заставил себя выпрямиться, свернул за угол и решительно направился по коридору к открытой двери в конференц-зал. Двое громил внимательно наблюдали за его приближением. Участники собрания за их спинами стали рассаживаться, гул разговоров постепенно стихал.

Охранники, по всей видимости, были братьями — одинаковые резкие черты, одинаковая импозантная тучность. Всячески демонстрируя, как велит психология, что ему нечего скрывать, Дамьен подошел к тому, что повыше, и коротко кивнул.

Настороженно глядя на него, первый охранник позволил ему шагнуть в дверной проем, так что он уже не мог видеть второго за своей спиной.

Охранник указал ему на грудь.

Руш стиснул зубы, расстегнул пиджак, вытащил из рукава руку и в этот момент почувствовал, что раны вновь открылись. Чтобы оценить ущерб, ему даже не понадобилось опускать глаза — хватило и выражения на лице охранника.

Белая рубашка превратилась в прилипшую к телу красно-коричневую тряпку и напоминала собой повязку, которую надо было срочно сменить. Вдруг ему на рот легла большая, шершавая ладонь, в нос ударил запах провонявшей никотином кожи, а горло взяла в захват твердая, как дерево, рука.

— У нас проблемы! — сказал Эдмундс Бакстер. — Они что-то заподозрили.

— Ты уверен? — спросила она, не в состоянии скрыть в голосе панику. — Если нас раскрыли, надо штурмовать.

— Точно сказать не могу… Я их не вижу.

Голос Бакстер на мгновение отдалился и стал тише.

— Готовьтесь к штурму, — обратилась она к какому-то невидимому собеседнику.

Потом ее слова зазвучали с прежней громкостью:

— Эдмундс, решение за тобой.

— Эй! Эй! Что происходит? — спросил, не повышая голоса, какой-то человек и направился к двери.

Некоторые из присутствовавших тоже обратили внимание на затруднение у входа и теперь с интересом следили за происходящим. Руш тщетно пытался оттолкнуть руку, сжимавшую его шею. Через порванную рубашку виднелось слово, почти неразборчивое от запекшейся крови, будто это была небрежно размалеванная картинка-раскраска.

— В чем дело? — спросил подошедший к ним мужчина у охранников.

Невысокого роста, лет под пятьдесят, он обладал поразительно добрым лицом для того места, где они все находились.