— В чем дело? — спросил я, поднимая глаза на товарища.

Бледное лицо баронета покрылось румянцем. Он гневно шагал взад и вперед по комнате, комкая письмо.

— Это стыд, это позор, Кларк! — воскликнул он. — Черт возьми, надо сейчас же послать ей мои часы. Они — работы Томпиона и куплены в лучшем магазине «Трех корон» близ собора св. Павла. Я за них заплатил сто гиней. На эти деньги она проживет три месяца. А за эту подлость Мортимер мне ответит. Я буду с ним драться на дуэли. Я шпагой ему докажу, что он негодяй.

— Я первый раз вижу, как вы сердитесь, — сказал я. Сэр Гервасий перестал хмуриться и, рассмеявшись, ответил:

— Нет, я не сержусь. Вы знаете, люди, жившие со мною долгие годы, говорили, что у меня ангельский характер, но такая история может возмутить кого угодно. Сэр Эдвард Мортимер, Кларк, брат моей матери и, стало быть, приходится мне дядей, но он гораздо моложе матери, и разница в возрасте между нами небольшая. Это чистенький, аккуратный человек со сладеньким голоском и вкрадчивыми манерами. В жизни ему, разумеется, везет, и состояние его быстро увеличивается. В старину мне приходилось несколько раз ссужать его деньгами, но он очень скоро стал богаче меня. Да оно и понятно. Все, что он наживал, у него сохранялось, а я все свое состояние пустил по ветру; от него ничего не осталось. Когда наконец наступил окончательный крах, Мортимер дал мне взаймы сумму, достаточную для того, чтобы я мог добраться до Виргинии. Знаете, почему он оказался таким великодушным, Кларк? Видите ли, тут имеется в виду наследство. Это состояние могло перейти и ко мне. Но Мортимеру эта перспектива не нравится, и в то же время ему хорошо известно, что виргинские краснокожие отлично умеют снимать скальпы. Кроме того, там климат отвратительный, и свирепствуют лихорадки. Не качайте, пожалуйста, головой, Кларк. Вы воспитались в милой деревенской простоте и не знаете подлостей большого света.

— Не нужно объяснять действий ближних дурными соображениями, — ответил я, — вот другое дело, если бы вы знали наверное, что у вашего родственника был злой умысел.

У сэра Гервасия опять потемнело лицо, и он ответил:

— К сожалению, этот злой умысел можно теперь считать доказанным. Я вам уже сказал, что оказывал Мортимеру денежные одолжения. Я не напоминал о них, разумеется, но он сам должен был о них помнить, Эта мистрис Боттерворз — моя старая кормилица. Помогать ей считалось в нашей семье первым долгом. Мне самая мысль отом, что она может пострадать от моего разорения, казалась невыносимой. Получала она от меня приблизительно по гинее в неделю, и это спасло ее от голодной смерти. Вот я и обратился с просьбой к Мортимеру. Во имя нашей старой дружбы я просил его не оставлять кормилицу и выдавать ей прежнюю ничтожную сумму. Я обещал ему, в случае, если разбогатею, заплатить все расходы. Подлец торжественно подал мне руку и поклялся, что исполнит мою просьбу. Что за подлое существо человек, дорогой Кларк! Богатый человек пожалел жалких грошей, нарушил слово и оставил бедную старуху умирать голодной смертью. Но он мне за это ответит. Он воображает, что я уже плыву по Атлантическому океану, и не ждет меня. Если мне только удастся во главе своих молодцов войти в Лондон, я уже пошевелю, как следует, этого сладкогласого святошу. А пока что надо послать тетке Боттерворз мои часы, я буду угадывать время по солнцу. Благослови Бог добрую старуху! Она меня всегда любила; но скажите, Кларк, что вам пишут с родины? Читая письма, вы то хмурились, то улыбались, и ваше лицо мне напоминало апрельскую погоду.

— Одно письмо я получил от отца, — ответил я, — в нем есть приписки от матушки. Второе письмо от моего старого приятеля Захарии Пальмера. Это наш деревенский плотник. Наконец, мне написал еще один человек, которого я люблю и уважаю. Это Соломон Спрент, отставной моряк.

— Редкое трио корреспондентов, мне очень хотелось бы познакомиться с вашим отцом, Кларк. Он, должно быть, крепок и непоколебим, как старый британский дуб. Я вот сказал вам, что вы мало знаете жизнь, может быть, я ошибся. В своей деревне вы наблюдали человечество без всяких прикрас и, стало быть, могли найти и доброе начало в человеческой природе. Но, как не приукрашивай себя человек, зла, живущего в нем, он все равно не скроет. Конечно, ваши плотник и моряк не умеют притворяться. Они кажутся тем, что они на самом деле из себя представляют. Вот мои придворные друзья — совсем другое дело. Они сотканы из притворства. С таким господином можешь прожить целый век и не узнать, кто он такой. А если вы и станете изучать такого человека с успехом, то скоро раскаетесь в своей любознательности. Черт возьми! Кажется, я становлюсь философом. Впрочем, философия — это любимое убежище разоренных людей. Дайте мне бочку, я положу ее на Ковент-гарденской площади и сделаюсь лондонским Диогеном. Я уже более никогда не разбогатею, Михей! Как это говорится в старой песне:

Право, Кларк, эту надпись не мешало бы сделать на всех богадельнях и тому подобных учреждениях.

Сэр Гервасий говорил очень громко. Я нашел нужным его остановить.

— Потише, вы разбудите сэра Стефена.

— Не бойтесь, не разбужу. Он еще не спит. Когда я шел сюда, он и его ученики упражнялись в зале на саблях. На старика прямо смотреть приятно, как он работает саблей и вскрикивает по временам. Мистрис Руфь и наш приятель Локарби сидят в гостиной. Она прядет, а он читает вслух одну из тех назидательных книг, которую девица и мне советовала читать. По-видимому, девица задалась мыслью обратить Локарби в пуританскую веру, но дело, кажется, кончится тем, что он обратит ее из девицы в свою жену… А вы, стало быть, едете к герцогу Бофорту? Мне очень бы хотелось поехать с вами, но Саксон ни за что не отпустит. Я должен находиться с моими мушкетерами. Дай Бог вам благополучно вернуться назад. А где моя жасминная пудра и ящик с белилами? Если в ваших письмах есть что-либо интересное, прочтите их мне. Я сегодня выпил бутылку вина с нашим полковником в гостинице, и он мне порассказал много кое-чего о вашем доме в Хэванте, но мне хотелось бы знать еще больше.

— Но ведь тут все серьезные письма, — ответил я.

— Это ничего. Сегодня я в серьезном настроении. Если бы в ваших письмах была изложена вся философия Платона, я все равно стал бы их слушать.

— В таком случае позвольте вам прочитать письмо от почтенного плотника. Он многие годы был моим другом и советчиком. Надо вам сказать, что это человек религиозный, но ни в коем случае не сектант. Он философ и не любит партийности; сердце у него любящее, но слабым человеком его нельзя назвать.

— Одним словом, это образец! — произнес сэр Гервасий, приглаживая брови щеточкой.

— Вот что он мне пишет, — произнес я и стал читать то же самое письмо, которое теперь прочитаю и вам, мои милые дети.

«Узнал я от вашего отца, мой дорогой мальчик, что есть случай переслать вам весточку, и сел за письмо, которое везет почтенный Джон Пакингам из Чичестера, отправляющийся на запад. Надеюсь, что вы живете в армии Монмауза благополучно и что вам дали хорошую должность. HP сомневаюсь, что между товарищами вашими есть люди разных родов. Встретили вы, наверное, и крайних сектантов, и неверующих приспешников. Послушайте моего совета, дорогой друг: избегайте и тех, и других. Сектант это человек, не только свободу своей собственной совести защищающий, — на это он имеет право, — но и старающийся навязать свои убеждения силой другим. В этом отношении сектанты наши заблуждаются, впадая в тот же самый грех, против которого они борются. Что касается безмозглых приспешников, не верующих в Бога, то они хуже лесных животных, ибо последние не лишены самоуважения и смирения, каковых качеств в безбожниках нет».