— Руна, выслушай меня, — рявкнул над ухом басовитый голос. — Я помогу тебе! Слышишь?!

— Как!? — резко повернулась к нему, глядясь откровенно в глаза Ильи. — Как!!!?

— Я дам тебе свободу. Я проведу тебя через Алатырь камень. Соглашайся. Научу обороту. Будешь, как я жить и зверем и людом.

Она перестала дышать, только сипела под ним. Илья смотрел на нее сверху вниз, тоже переводил дыхание.

— Зачем я тебе?

Она не поверила ему, и верно. А кто бы поверил в подобное? Она каторжанка, он тоже. И оба они оборотни.

— Я офицер и ты знаешь об этом, — произнес он, наконец. — Я сниму тебя с этапа. Ты будешь подчиняться только мне. В случае успеха нашего предприятия, ты получишь свободу.

— Слезь ты с меня, наконец, — взорвалась она. — Мне дышать нечем и слушать твой бред тоже нечем. Слезь!

Илья уступчиво приподнялся на локти и Руна, с облегчением, задышала полной грудью, восстанавливая дыхание. Но ног и живота он не сдвинул. И то что, у него налилось ниже живота, ею ощущалось забористо и горячо.

— Я не каторжный, как ты. Но нужно, чтобы так думали все остальные, до места назначения. Я знаю, что ты была на побегушках у Чашкина. Ты отлично справлялась.

Он замолчал, давая ей обдумать.

Руна понимала, будучи любовником Данишевской, конечно, он слышал о Тимофеи Викторовиче, но не о ней же. Поди, разбери этих господ, князей и барынь!

— Откуда тебе известно?

— Ознакомлен был с личным делом. Твои деликатные поручения, наделали много шуму в городе.

Руна ушам своим не поверила. Она же была только по мелочи, на подхвате.

— Какие поручения? О чем ты говоришь?

— А не ты ли записки таскала от Марии? — он красноречиво посмотрел ей в глаза, смущая убежденностью.

— Ну, носила, — согласилась она. — Что тут такого?

Илья неожиданно приподнялся, встал, помогая и ей подняться. Оба отряхивались.

— Пропали важные бумаги. И в этом замешана Мария, ты, твой Чашкин.

— Он не мой.

— Он тебе выдавал поручения, так что твой. Документы весьма значимые.

— И что?

Руна окончательно пришла в себя, и теперь приводила волосы в порядок, сплетая их в косу. Те кудрявые растрепались, ее пальцы дрожали и не особо слушались.

— Мне вверено найти их. Думаю, твои навыки пригодятся. Все лучше, чем в одного искать. А там, как бог даст.

— Почему оборот остановился?

— Потому что страх отличный хлыст. Он не только умеет подталкивать, но и останавливать. А ты боишься меня.

Руна недовольно покачала головой, отвела глаза.

— Не тебя.

— Главное, что работает. Ну, так что согласна?

Она кивнула. А что тут думать? Конечно, согласна. Других шансов, возможностей и перспектив на горизонте не маячило. Нет их! И до конца зверем быть тоже, как-то страшно ей показалось. А Илья хоть что-то предложил, и пусть это что-то авантюрное и хлипкое, разве выбор у нее имелся?

— Хорошо. Давай поедим, и за дело. И еще, — он окинул ее твердым взглядом. — Ты волк, и ты слушаешься отныне меня, во всем. Ты поняла?

— Поняла.

Она бы сейчас что угодно поняла, лишь бы ей дали в руки что-нибудь съестное.

— Ладно, — Илья принялся раздеваться догола. — Сначала ужин, потом дураков поймаем.

Он вернулся спустя полчаса. Они разведи костер, пожарили кроликов. Руна отвела душу, наелась. Жизнь перестала казаться худой.

— Не мори себя голодом, впредь, — посоветовал он. — Голодание провоцирует оборот. Приготовь веревки. Я буду приводить по одному, а ты вязать их к дереву. Затем отведем назад.

— Что будет с ними?

Он бросил на нее не добрый взгляд, зло улыбнулся.

— Паршиво им будет, и не от конвойных. От своих. Ты не жалей дураков. За такие выходки, весь арестантский этап обыкновенно мучается. Всех куют в цепи и все одно, что металл холодом запястья ломает, болезни на долгие годы создает. Лучше эти трое пострадают, чем все остальные. Жди, и никуда не уходи.

Они вошли в Омск по дуге через Тобольск. Разница в четыреста пятьдесят верст. Для лошадиных не большая, а для пешего вечность. Вот она каторга. Острог, куда завели партию показался таким же, как и все остальное… темным, замызганным, тонущим в грязище и лужах. У главного кирпичного управления верхние этажи и окна выглядели чистыми. Но туда арестанты не поднимали голов. На лицах у них проступала горечь. Поменялась их поступь с храброй на упавшую духом. Все они пришли без денег, полуголодные, в рванной одежде. У каждого на челе печать безнадеги, отчаянной потерянности. Еще за двести верст до пункта назначения по толпе разлилась черная тоска. Топила она горемычных гнетущим дыханьем, вымораживала души.

— Приформиться, — покрикивали офицеры, за несколько верст до входа на территории к месту.

Никто не двигался быстрее, дружно оттягивали неизбежное, прятали головы за котомками, лишь гремели жёстче кандалами, да выдыхали.

Вышло местное начальство, во двор, начался прием по спискам.

— Спешите господа? — обращались местные к конвойному начальству, зная, что требуется снять с партии кандалы, вернуть их назад, а здесь на новом месте на арестантов свои надеты будут. — Может завтра, уважаемые? Это ж, сколько всех-то, не успеем за сегодня засветло всех очистить, потом де заново перепаивать.