Время и пространство, отделявшие Эфрат в ту самую ночь от нее же, поднимающей крышку немецкого фортепиано, встретились, и ей снова послышался знакомый запах цветов и сырой земли. В момент, когда зубы змея смыкаются на его же хвосте, это не тот же самый змей, а острые зубы нового цикла. И этому новорожденному существу следовало выбраться как можно быстрее, чтобы отправиться в путь по дороге, проложенной для него лунным светом. Зверь редко напоминал о себе, а когда это происходило, она снова становилась той собой, у которой не было ничего, кроме собственного сознания, чтобы затем взглянуть на себя же с другой стороны, подобно тому, как отражение смотрит из зеркала, вот только между ней и зверем не было никакого зеркала. Люди рассказывали легенды о таких существах, суеверно боялись увидеть свое отражение в темноте, ведь тогда тот, кто всегда скрывается от дневного света, посмотрит прямо на тебя, и ты уже не будешь прежним. Глупо отрицать часть себя, если ты просто не способен с ней справиться. Но если начать вспоминать все человеческие глупости, список имеет солидные шансы стать бесконечным.

То, что случилось с Эфрат в ту ночь, когда добрые люди похоронили ее заживо, ей еще только предстояло исследовать и понять. Никто не знает всей своей силы, пока не представится шанс ею воспользоваться, но одно она знала наверняка: в ту ночь зверь, всегда бывший частью нее, спас ее жизнь.

Эфрат не боялась зеркал, ни до, ни после той ночи. А когда фотографы отмечали странный взгляд и спрашивали, не носит ли она линзы, Эфрат иногда говорила, что так оно и есть, а иногда, что это просто игра света. Конечно, в мире, где техника позволяет создавать фотографии достаточного разрешения, чтобы создавать из них билборды размером с многоэтажный дом, бывает непросто, но что-то общее есть в тех людях, с которыми мир сводил Эфрат: они никогда не болтали. Даже тогда, когда ее глаза меняли цвет прямо во время съемок. Этим люди искусства всегда ей нравились. А еще, они были вкусными.

Эфрат еще какое-то время сидела перед фортепиано, приходя в себя от внезапного флешбека. Она больше не чувствовала холода, но это и не имело значения. Этот холод был с ней всегда, и ему всегда сопутствовал этот запах сырой земли и едва ощутимая сладость цветочной пыльцы. Происходило что-то, чего она не понимала и от чего хотела убежать, преследуя кого-то между сверкающими огнями клубов или стоя под вспышками софитов. Нет, Эфрат не тяготила эта компания, просто она изо всех сил старалась понять, что происходит. И пока не могла. А может быть, уже понимала и просто не хотела себе в этом признаваться.

Эфрат встала и медленно подошла к дивану, где еще совсем недавно они с Шири сладко проспали весь солнечный день. Но даже расслабившись и погрузившись в мягкие подушки, она быстро почувствовала, что в комнате что-то изменилось. Сквозь закрытые веки она видела, как поменялся фон всего помещения. Для нее мир вокруг был похож на непрерывное движение световых волн, где выделялись различные оттенки и градиенты, цвета менялись невероятно быстро, как и их интенсивность. И вот сейчас она видела и чувствовала, как все вокруг стало чуть светлее, как будто легче и подвижнее.

Она открыла глаза и повернулась к дверям. На пороге стоял ее гость. Он опирался на косяк двери и выглядел не то, чтобы очень хорошо.

– Подойди, – сказала Эфрат.

Сам факт его появления не сильно ее удивил, а вот сопутствующие явления вызывали некоторое любопытство.

Довольно медленно он подошел к дивану и сел рядом с ней на некотором расстоянии. Какое-то время Эфрат разглядывала его и не находила в нем ничего примечательного. Как не находила и ничего, что вызывало бы у нее беспокойство. Она столько раз пыталась понять, что в нем такого особенного, внимательно изучая его лицо, хотя отлично понимала тщетность такого способа. И теперь у Эфрат была возможность поинтересоваться у него лично, что, как ни странно, могло быть отличным решением.

– Уже поздно меня бояться, – слегка усмехнулась она и, придвинувшись, добавила, – мы были намного более близки.

– Я не боюсь. – Он и правда не боялся, страх придает людям другой цвет и запах, интенсивность их мерцания меняется и даже внешность их становится другой. Он же был абсолютно спокоен.

– И правда. Почему?

– Я не знаю. Просто не чувствую страха. – Он смотрел ей прямо в глаза, и, если бы это не казалось таким нереальным, Эфрат сказала бы, что это взгляд любопытства.

– А что чувствуешь? – спросила она.

Он слегка наклонил голову, прислушиваясь к чему-то, что, к удивлению Эфрат, было для нее за границами досягаемости. А потом заговорил:

– Я не могу тебе ответить, потому что это больше, чем что-то, что я могу объяснить. Но чем чаще я обращаю внимание на это чувство, тем ярче я чувствую все остальное, весь мир вокруг. И в какой-то момент это «остальное» становится неважно, потому что тебе во что бы то ни стало важно продолжать ощущать… это.

Эфрат молча смотрела на него и не понимала. Ей не нравилось, когда она чего-то не понимает. Всякий раз, когда это случалось, она погружалась в молчаливые раздумья, и могла оставаться в таком молчании долгими днями. Внутренняя тишина помогала ей отправиться в путешествие без каких-либо препятствий, потому что зверь мчался быстро и способен был пробраться туда, куда ее сознание пока не дотягивалось. Вот и сейчас она закрыла одни глаза только для того, чтобы внутренний взор и этот взгляд сообщал ей спокойствие, как будто зверь лежал на ее коленях и просто наблюдал за происходящим.