– Настоящее ретро! – произнесла Шири, оказавшись в комнате, способной запросто перенести посетителя в середину двадцатого века. – Как будто ты откусила кусочек от довоенной Германии и привезла его сюда.

– Если бы только кусочек! А вообще да, я люблю вещи с историей. – Эфрат прошла в комнату следом за ней, помогая занести тело третьего участника поездки, который так и оставался безымянным. Он пребывал почти без сознания на протяжении всей поездки. Лишь иногда Эфрат замечала, как едва приоткрывались его глаза в поисках Шири и закрывались, когда им удавалось находить ее отражение в зеркале над приборной панелью. – На диван.

– Ты имеешь ввиду эту почти безукоризненную декорацию к фильму о горьких слезах и Петере фон Кант?

– Это снимали не здесь.

– Да, по соседству. Но диван тот самый?

В комнате не было света, а окна полностью закрывали тяжелые шторы. Попади сюда солнце, у него не было решительно никаких шансов, и пришлось бы сгинуть во тьме, как и тысячам других солнц до него. Шири и Эфрат не нуждались в свете, отлично видели при любом освещении, а иногда обходились и вовсе без такового. В случае опасности они могли надолго укрыться в помещении без дверей или окон, но к чему тратить силы и вызывать лишние подозрения, когда в этом нет особой нужды.

Шири склонилась над своим человеком. Убедившись, что он еще жив, она поднесла свое запястье к губам и прокусила его так глубоко, что густая темная жидкость проступила на поверхности кожи. В следующий миг она прижала окровавленное запястье к губам человека. Какое-то время он оставался неподвижным, потом сделал первый глоток, потом еще один. Постепенно его дыхание становилось глубже, и уже можно было расслышать, как с новой силой забилось сердце, как по венам снова побежала кровь. С каждым ударом сердца менялась пульсирующая в его жилах свежая кровь, и что-то новое, неуловимое, появлялось в нем после очередного глотка.

Эфрат наблюдала за этим без особого интереса. Ее никогда не волновали люди с их желаниями, ради исполнения которых они даже готовы принести себя в жертву. Эфрат не любила жертв, она предпочитала охоту. Ей было все равно, кто станет добычей, важно было одно – добыча должна бежать. Нет, в новостях не появлялись потом сообщения о диком звере, растерзавшем кого-то из местных жителей. Если добычу удавалось загнать в лес, самые обычные звери с удовольствием доделывали всю работу за нее. А если приходилось охотиться в условиях города, то все было еще проще, ведь люди давно утратили уважение к собственной или чужой жизни. Никто не удивлялся тому ужасному состоянию, в каком обычно обнаруживали останки ее трапезы, люди просто приписывали убийство кому-то из себе подобных. Чаще всего дела закрывали раньше, чем успевали открыть, в редких случаях придумывали себе развлечение и начинали розыск нового Джека Потрошителя. Безуспешно, как можно догадаться. Ведь кто может в чем-то заподозрить милую девочку, которая носит Gucci?

– Зачем ты кормишь его своей кровью? Ведь однажды она сделает свое дело.

– Я всегда слежу за тем, сколько он получает. Ровно столько, чтобы восстановиться и чтобы чувствовать себя немного лучше, чем до этого. Нет причин для беспокойства, он еще долго будет человеком.

– А ты планируешь?…

– Не знаю, я пока не уверена… – Шири снова склонилась над приходящим в сознание человеком, наблюдая за тем, как судорожно бегают глазные яблоки под закрытыми веками.

– Ты вкусный. – В этот раз Эфрат обращалась к смертному.

– Спасибо… – Его губы едва шевелились, но у Эфрат, как у любого создания ночи, был очень острый слух. Возможно, именно поэтому среди них было так много успешных музыкантов.

– Как твое имя?

– Гедалья…

– Какое интересное имя! Сам себе его выбрал?

– Нет…

– Имя ему дали родители, – вмешалась Шири. – Они хотели для него лучшего, как большинство родителей.

– Что ж, в каком-то смысле их надежды оправдались. Но никогда нельзя быть уверенным, кто еще может тебя слышать. – Эфрат сделала шаг от зашторенного окна в их сторону и вскоре уже сидела рядом с Гедальей, который уже открыл глаза. – Тебе повезло с госпожой, Гедалья.

– Не называй меня так, – Шири улыбнулась. – Мы с ним … друзья.

– Друзья? Мы теперь дружим с едой?

– Он не еда.

– Не еда? Я в замешательстве. – Эфрат и правда не знала, как в таком случае истолковать начало их знакомства. – Те есть, ты хочешь сказать, что все, что было в клубе – не более чем милая беседа?

– А разве нет? – Шири выжидательно посмотрела на нее, и где-то на дне ее бездонных глаз, так далеко, что услышать могла только Эфрат, снова раздался этот заглушающий все вокруг голос: «В любое время».

– Я пойду отдохну. – Эфрат поднялась и направилась к двери, ведущей в следующую комнату.

– В любое время, – уже в дверях догнал ее все тот же голос.

– Он же не еда.

– И тем не менее. В любое время.

– Спасибо, – ответила Эфрат и толкнула двери. Эта комната казалась погруженной, в еще более глубокую тьму, чем первая.

***

В чередовании света и тьмы, дня и ночи, всегда было что-то завораживающее. Почти любой вампир мог с легкостью наблюдать за красотой этого калейдоскопа без необходимости делать это в разное время. Встречаясь вместе день и ночь рассыпались по небосводу тысячей созвездий, история, которую не прочитать пока не решишь стать ее частью, пока не поймешь, что в мире есть создания света и есть создания тьмы. И только так этот мир может жить и процветать, и если создания света и создания тьмы будут продолжать поддерживать друг друга, то им удастся пережить все, даже такую напасать как люди.