Где-то в глубине души Лина сочувствовала девчонке, но временами её недвусмысленные намёки ужасно бесили. Видимо, Олька болезненно переживает разрыв и всё ещё на что-то надеется, а Фил… он будто боится чего-то — кидает на Ольку настороженные взгляды, а та — держит его на прицеле.

— Ну, мне пора. — Закончив разговор с мамой Мартой, Лина поднялась из-за стола и расправила юбки.

На бледном лице Филиппа промелькнула тень усталости, но он невозмутимо поднялся следом и протянул Лине руку.

— Пойдём, я тебе гостиную покажу, ты ведь хотела пообщаться с роялем?

Лина застыла в нерешительности, подумав вдруг, какие чувства в этот момент должна испытывать Олька. От девчонки исходили флюиды недовольства и зависти. Лина осязала её негатив на расстоянии, кожу запястья будто огнём припекало, однако наплевав на осторожность, она вложила ладонь в руку Филиппа и, улыбнувшись от предвкушения чего-то прекрасного, поспешила за ним.

Олька тоже было метнулась, но тётя Нина удержала её за рукав:

— А ты куда? Мне нужна твоя помощь, — вкрадчиво произнесла она, и Олька, протестующее пискнув, неохотно притормозила.

Филипп распахнул перед Линой высокие двери гостиной, но сам остался стоять у порога.

— Наверное, ты захочешь побыть тут одна. Смелее, это не музей, тут всё можно потрогать и поиграть. Думаю, тебе будет интересно.

— А ты? — замялась Лина, но Фил промолчал. Улыбка исчезла с его лица, на лбу заблестели капельки пота, а взгляд затуманился и потух.

Тревожное предчувствие пробежалось по коже Лины ледяным холодком. Что случилось с этим дерзким мальчишкой, почему он выглядит таким … сломленным и больным? Может, стены этого дома так давят на него? Она с трудом удержалась от вопросов и, скинув оцепенение, вошла в гостиную.

Взору открылся просторный зал с белым роялем у окна. Чистый высокий потолок, синие шторы в пол, голубая акварель на стенах, напоминающая тонкий слой прозрачного льда. Под ним дремлют причудливой формы рыбы и будто оживают при каждом движении Лины. Глаза морских обитателей отливают холодным перламутром, чешуйки меняют цвет от белого до аквамаринового и нежно-изумрудного.

Дежавю. Снова ощущение дежавю. Будто она когда-то в другой жизни бывала тут, сидела в кожаном кресле с накинутой на плечи шалью, держала в руках томик каких-то стихов и читала строки…

Лина поёжилась, озираясь вокруг, — эта комната, лишённая тепла хозяйки, но всё ещё хранившая воспоминания о ней, казалась ей мрачной и совсем не жилой. Лина прошлась по залу, цепляясь взглядом за каждую деталь: белый резной комод с красивыми статуэтками на покрышке, рамочки с фото, кожаный диван, антикварный сервант с посудой и снова белый рояль, точно застывший дремлющий айсберг посреди ледяной пустыни.

Лина на минуту прикрыла глаза, раскинула руки и медленно закружилась, осязая пространство гостиной каждой клеточкой тела, душой, и оно всколыхнулось, рябью прошлось по коже, овеяв прохладным дыханием дома. Кажется, она уловила тональность тонких миров, и они благосклонно восприняли её появление.

Улыбнувшись, Лина осторожно прошлась по узорному, местами поскрипывающему паркету к роялю, откинула крышку и взяла октаву в высоком регистре. Звук оказался летящим и звонким. Она, осмелев, присела на банкетку и, легко пробежавшись по клавишам, наиграла простую мелодию, ту, что первой пришла на ум, и почувствовала пульсацию инструмента — будто окунула руки в живой родник, унеслась с его течением и сама стала частью этой воды. Великолепный, великолепный рояль!

Если бы не насыщенный музыкальный день, Лина с удовольствием сыграла бы серьёзную пьесу, но пальцы всё ещё ныли после недавнего выступления.

— Прикольно, — проскрипел над ухом резковатый голос Ольки, и Лина, вернувшись в реальность, обернулась к девчонке. Та стояла за спиной и неприязненно разглядывала её. — Типа это твоя концертная программа? — с издёвкой спросила она.

— Хорошая шутка. — Лина сняла с клавиатуры руки и размяла пальцы. Играть в присутствии Ольки не было никакого желания. — Нет, это импровизация, — терпеливо пояснила Лина.

— М-м-м. — Олька по-хозяйски сложила на груди руки, будто над чем-то размышляя. — Да ты не останавливайся, играй, раз Филя разрешил, меня-то он не допускает к инструменту, хотя я тоже когда-то в музыкалку ходила. Он вообще никого не допускает, но ты же у нас исключение.

— Правда? Я не знала, — насторожилась Лина. — А где Филипп?

— Переодевается, сказал, что скоро будет.

И Олька скрылась за дверью, оставив Лину наедине со своими сомнениями.

Поразмыслив над словами девчонки, Лина решила не трогать инструмент, не будить воспоминания домочадцев, ведь стоит только потревожить клавиши рояля, и он заплачет, расскажет всё, о чём молчал долгие годы одиночества.

Лина погладила тугую клавиатуру, едва касаясь подушечками пальцев, прикрыла крышку и направилась к старинному серванту.