И вот на этом нерве я достала тетрадь и начала новую книгу, к которой давно примеривалась, а фрагменты обкатывала в голове. Историю моих первых (в той, прошлой жизни) свёкра и свекрови.

Дед Володя и баба Лида.

Он — сын работника спецсвязи. Вырос я Якутии, с малолетства в лесу, с десяти — полностью самостоятельный охотник, со своим ружьём и лайкой. Да там в Якутии вообще много чего интересного было.

Росту был малого, и доктора на призывной комиссии усомнились было — стоит ли отправлять парня на фронт, но ввиду недюжинной силы все сомнения отпали. Однополчанами прозван был Кряжем.

На войну попал в сорок третьем, начал с Курской дуги. Воевал артиллеристом.

Она — с западной Белоруссии, до войны область была под поляками, дети из еды видели жито (это рожь) да картошку. Помню, как она рассказывала, что хотелось сладенького, и они, деревенские дети, бегали в лес, собирали терпкие дикие груши, которые так есть было невозможно, и закапывали их в прелые листья, чтоб груши начали бродить, тогда ужасная вязкость немного спадала, дети выкапывали эти подгнившие плоды и ели. И как им это казалось вкусным. Реву каждый раз, как вспоминаю.

Потом как начнётся война, придут фашисты, не жалевшие белорусов нисколько, и мать чуть не полгода будет прятать детей в картофельной яме.

Как донесут на отца, что он сочувствует красным, и попадёт он в расстрельный список, а мать ночью накануне расстрела отнесёт в полицейскую управу самое дорогое, что было в доме — костюм-тройку, присланный Лидиному отцу его братом, много лет назад уехавшим из дома на заработки аж в далёкую Америку — и за эту взятку Лидиного отца перекинут из расстрельного списка в угонный — на работы в Германию, да вместе с семьёй. И попадёт маленькая девятилетняя Лида на немецкий хутор Кляштер, как она сама говорила: «в рабство».

Хозяйка-нацистка ходила чёрной, как ворона — в глубоком трауре, поскольку из восьми её сыновей восточный фронт поглотил семерых, а последний вернулся инвалидом. За это рейх щедро вознаградил её рабской силой. Подневольных, размещённых в сыром подвале господского дома, было двадцать семь человек, да все из разных стран, так что с другими рабами белорусские дети почти и не разговаривали. А вокруг стоял лес — высокий чёрный ельник, густой и мрачный, как в германских сказках. И всё, что творилось вокруг, тоже порой походило на сказку. Только очень страшную.

И эти две ниточки жизни будут виться, иногда странным образом пересекаясь, но не завязываясь до поры в узелок.

Он будет освобождать её деревню во время войны, и возвращаясь назад, уже после сорок пятого, снова здесь остановится, но встретятся они лишь спустя несколько лет, в далёкой Сибири…

Одним словом, я внезапно погрузилась в новый проект. Мама с Женей были поставлены перед фактом, что гулять они теперь должны вдвоём, потому что мне не до гуляний. Пока прёт — нельзя волну перебивать, а то знаем мы эти фокусы: порвёт меня, и я тут вам всё забрызгаю…

Ну и что делать? Гуляли они. Бабушку с собой брали. Иногда она со мной немножко оставалась, готовила какую-нибудь вкуснятину — тяжело ей было особо-то ходить, да и не так чтоб интересно. Ну, прошлась разок — вроде, всё и посмотрела. Я разрекламировала бабушке шикарного зверя Ваську, и у них, по-моему, даже наладились дружеские отношения.

НЕ ТО ЧТО БЫ БЕЛЛИ, НО КАЗУС

Ой, с Васькой тут случай вышел…

Выползаю я такая утром на кухню. Как говорится, «ничто не предвещало». Думаю: пусть мои спят, уж кота-то накормить я сама могу. А там, возле холодильника, мышь лежит. Дохлая! Я чуть на неё не наступила!

Дальше я совершила стремительный прыжок на табуретку, сопровождающийся коротким, но пронзительным «М-ма-а-а!..» — оттуда на стол!

В общем, сон для мамы с Женей, конечно, накрылся медным тазом. Прибежали в панике. Мышь смели веником и выкинули, надо мной посмеялись… Ну, а что я могу сделать?! Это совершенно иррациональное и неконтролируемое. Я вот не боюсь тараканов, пауков, гусениц. Ещё некоторые, говорят, воробьёв боятся — это уж для меня совсем что-то странное.

Змей… боюсь, наверное. Но не знаю как. Не приходилось мне со змеями в свободной природе сталкиваться.

А вот грызунов боюсь до умопомрачения. Причём, сразу с полным отключением самоконтроля. Если мне вдруг показалось, что мышь(или, не приведи рандом, кто покрупнее), я взлетаю на любой рядом стоящий предмет — на стул, на стол… не исключаю, что и на шкаф замахну, если ничего более подходящего рядом не окажется. И ору при этом как сирена. Видимо, подсознание рассчитывает, что мышь при звуках «дудки» потеряет волю, мдэ… Главное, чтоименно я ору, успеваю осознать гораздо позже.