Я бросаю на него испуганный взгляд, задаваясь вопросом, понял ли он, что только что сказал. Наш маленький боец. Что-то теплое и мягкое расцветает у меня в груди, потому что, когда я думаю о причинах остаться с Виктором, помимо обязательств и моего собственного нежелательного желания, я думаю о его дочерях. Об Анике и Елене, которым нужна мать, кто-то, кто может научить их думать самостоятельно, видеть за пределами мира, в котором они вырастут. Кто-то, кто может сделать для них лучше, чем сделала моя собственная мать. Я знаю, что Виктор женился на мне, чтобы я была им мачехой, но то, что он так сказал, называя Анику нашей, кое-что значит для меня.

Почему он просто не может заниматься чем-то другим? Мое сердце сжимается в груди, когда я смотрю на своего красивого мужа, который держит за руку свою дочь, его лицо напряжено, его глаза умоляют ее бороться и выжить. Я знаю, что, если Аника умрет, его потеря будет неисчислима. Я не могу понять, почему он не может прикинуть это к женщинам, которые проходят через его склад, почему он не может подумать о родителях, которые теряют своих детей. Я поговорю с ним об этом снова, думаю я про себя, нервно поглядывая на дверь, пока мы ждем доктора. Может быть, это заставит его взглянуть на вещи по-другому. Может быть, есть какой-то способ убедить его.

Я старалась не думать о том, как все могло бы быть, потому что это кажется верным путем к разочарованию и страданию. София научилась жить с положением и обязательствами своего мужа, закрывать глаза на то, с чем она могла не соглашаться, и существовать в мире, который она, возможно, не выбирала для себя. Мне должно быть легче, потому что я была рождена для этого, воспитана для этого. Я родилась в мире жестоких мужчин, которые творили злые вещи, и я всегда знала, что мне придется закрывать глаза на то, что делает мой муж. Так почему же с Виктором так сложно? Это потому, что то, что он делает, сильно отличается от перевозки оружия или продажи наркотиков? Это потому, что я не могу перестать видеть лица его дочерей каждый раз, когда смотрю на Сашу? Это потому, что я женщина, заботящаяся о его девочках, которая не может понять, как то, что он делает, вообще имеет какую-либо моральную ценность, несмотря на его аргументы? Или это просто потому, что я хочу его, потому что мои чувства к нему больше, чем просто обязательства, неважно, как сильно я хочу притворяться иначе, и я не могу оправдать это перед собой, пока он не изменится?

Ход моих мыслей резко прерывается открывающейся дверью, когда входит доктор, его лицо мгновенно напрягается при виде Аники на кровати. Я уверена, что он должен знать, что Виктор не воспримет смерть своей дочери легкомысленно, и этот человек, должно быть, дрожит на своем месте, зная, что ответственность за спасение Аники лежит на нем.

— Что случилось? — Быстро спрашивает он, осматривая сцену перед ним: неподвижное тело Аники, ее рука в руке Виктора, ткань, которую я прижимаю к ее животу.

— Было нападение. — Тон Виктора натянутый и ломкий. — Перестрелка. Анику поймали где-то в середине этого. Я не уверен, какие именно у нее травмы…

— Извините. — Доктор отталкивает меня в сторону, оставляя с окровавленной тряпкой в руках и моим сердцем, снова учащенно бьющимся, моя тревога возрастает при взгляде на его лицо. — Здоровому взрослому человеку было бы трудно выжить, — кратко говорит он, глядя на Виктора. — Для ребенка ее возраста…

— Она не может умереть, — резко говорит Виктор. — Я полагаюсь на тебя, чтобы…

— Я сделаю все, что в моих силах, Пахан, — говорит доктор, почтительно склоняя голову. Я на мгновение поражаюсь адресу, но после недолгого раздумья понимаю, что в нем есть смысл. Конечно, здесь, рядом с его конспиративной квартирой, в России, у Виктора есть врач, который предан ему и осознает его положение. Неудивительно, что мужчину практически трясло, когда он вошел. Он достаточно хорошо знает, кто такой Виктор и его репутацию.

— Она маленький ребенок, — продолжает доктор своим спокойным голосом с сильным акцентом. — Я не волшебник. Но если ее можно спасти, уверяю вас, что я…

— Делай все, что должен, — резко говорит Виктор.

— Я так и сделаю, но сейчас мне нужно, чтобы вы оба отошли, чтобы я мог заняться своей работой и осмотреть ее.

На мгновение мне кажется, что Виктор собирается отказаться. Его челюсть сжимается, и я вижу, как ему трудно отпустить руку Аники. Он осторожно опускает ее на кровать и поднимается на ноги. Я подхожу к той стороне, на которой он стоит, и наполовину ожидаю, что он оттолкнет меня или проигнорирует. Все его внимание сосредоточено на маленькой девочке, лежащей на кровати, что неудивительно. Но каково же мое удивление, когда он протягивает руку, его широкая, грубая ладонь обхватывает мою, когда он крепко сжимает ее. Когда я поднимаю на него глаза, он все еще смотрит прямо на кровать, наблюдая за доктором, как ястреб, следящий за Аникой. Его лицо напряжено, он постарел на несколько лет за считанные минуты, хотя он все такой же холодный, безжалостно красивый, как всегда, но в этот момент мой жестокий муж не отталкивает меня, не наказывает и не отгораживается от меня. В этот момент я нужна ему, и хотя у меня есть так много причин отстраниться от него, закрыться и отойти в сторону, оставив его наедине с его беспокойством и горем, я этого не делаю. Я не могу найти в себе силы позволить ему страдать в одиночестве. В конце концов, по крайней мере, он заботился обо мне, когда я больше всего в нем нуждалась. Он помогал мне, кормил меня, купал меня, делал все, что мог, чтобы убедиться, что я выжила. И теперь, когда это не я лежу на кровати, страдающая и близкая к смерти, я знаю, что он нуждается во мне больше, чем когда-либо.

Сейчас я чувствую себя виноватой за свои подозрения, думая, что он стоял за моим похищением, еще больше чувствую себя дурой. Оглядываясь назад, думая обо всем, что он сказал мне в саду, это похоже на нелепую паранойю. Единственное, что удерживает меня от чувства полного стыда, это тот факт, что каждый мужчина в моей жизни до сих пор, включая Виктора, обращался со мной таким образом, чтобы заставлять меня думать, что такая ужасная вещь вообще возможна.

Наказания не помогли, мрачно думаю я. Даже сейчас я чувствую боль и одеревенение от последнего, которое он назначил, не говоря уже о том, что мы делали у того дерева в саду. Но даже в них я чувствую противоречие, потому что, как бы сильно я ни возмущалась тем, что мой муж “наказывает” меня, методы, которые он использует, заставляют меня чувствовать, что я таю изнутри, как будто какая-то глубинная, первобытная часть меня всегда нуждалась именно в этом. Как будто я этого хочу, заслуженно это или нет.