Николь замешкалась:

— А ты как же?

— Я не девчонка из богатой семьи, а такой же бедняк, как и все вокруг; и раз в жизни это мне на пользу. Давай, запирай эту чертову дверь, чтобы я уже отсюда смылся.

Николь шагнула в темноту и закрыла за собой люк на щеколду. Под ложечкой засосало от страха. Липкими от пота руками девочка зажгла фонарь. Прыгающий огонек осветил ступени, но до дна свет не доставал — там было темно и тихо, как в гробнице. Николь затаила дыхание. Ксавье ни разу в жизни ее не подвел. Однажды она застряла на яблоне, когда хотела доказать, что залезет выше любого мальчишки, и он помогал ей слезть. Еще был случай с крестьянином, на чьей телеге она без спросу каталась вокруг сада, и потом ей пришлось несколько часов прятаться от праведного гнева хозяина. Ксавье тогда вернулся, как обещал, и сказал ей, что опасность миновала.

Николь подняла повыше фонарь и спустилась по каменным ступеням. Внизу начинался длинный коридор. Девочка остановилась, прислушалась, не идет ли кто-нибудь. Нет, ничьих шагов не слышно, глухая тишина. Она вышла к другому коридору, снова повернула, углубляясь в лабиринт и с каждым поворотом успокаиваясь. В погребе оказалось на удивление тепло и стены выбелены мелом. Девочка их потрогала — теплые, как губка. Вдоль стен висели лампы, и Николь, оторвав лоскут платья, скрутила фитиль и зажгла две из них.

Оказывается, она попала в винный погреб. Здесь было красиво: на полках вдоль стен — бесконечные ряды бутылок, прямые проходы, высокие сводчатые потолки. Свет проникал через отдушины на самом верху, и бутылки поблескивали, зеленые, как река Ведь. После ужаса улиц тут все напоминало пещеру фей — тишина, спокойствие, порядок, алхимия.

Николь села на ближайшую бочку и закрыла глаза, вдруг почувствовав, как сильно устала. Нахлынули воспоминания о том ужасе и несправедливости, которым она стала свидетелем. Даниэль погиб, его пристрелили как собаку. Сейчас девочка всей душой была на стороне работников на площади, разделяла их ярость, горе, отчаяние. Плюнув себе на ладонь — как делал Ксавье, скрепляя спор, — она во имя Даниэля прямо на месте заключила с собой договор. Она тоже будет работать, добьется для себя богатства и власти и использует их на дело добра, на свою собственную революцию.

Восемь лет спустя, сентябрь 1797 года

По республиканскому календарю: фрюктидор, год V

Все переменилось — и все осталось как прежде. Европа охвачена войной, ходят разговоры о блестящем молодом генерале по имени Наполеон Бонапарт, победоносно ведущем свои батальоны по Италии. В мирном реймсском захолустье трудно представить себе опустошительное войско, и Николь воспринимала эти разговоры как что-то очень далекое — только мсье Моэт хвастался, как он с великим генералом в школе вместе учился, да в пекарне живо и горячо обсуждали новости. Граф д’Этож, застреливший Даниэля на глазах у жены, тоже расстался с жизнью — на гильотине. (При этой мысли Николь перекрестилась.) Прав был Ксавье, описывая зловещее изобретение. Как же много погибло людей, как много перевернулось в мире вверх дном с того дня, семь лет назад, когда началась революция и Николь скрывалась в погребах.

У месяцев и лет появились другие, непонятные названия. Новое государство начало летоисчисление с возникновения республики и убрало из календаря все напоминания о чем-нибудь роялистском или религиозном. Нет больше октября или ноября, а вместо них — латинские или специально придуманные названия, отражающие погоду, свойственную месяцу: брюмер — «туман» или фример — «мороз». В этой путанице вязли все, а особенно — неграмотные работники, которые учились у своих отцов и дедов. Старый собор с горгульями и резным камнем теперь стал народным Храмом Разума, но люди втайне почитали старого христианского бога.

Николь прошла через площадь мимо стайки ребят, столпившихся возле новой статуи — Богини Разума — покурить и поулюлюкать. Раньше это была конная статуя святой Жанны д’Арк, но никто не смел напоминать об этом вслух. Молодые парни загасили сигареты о копыта коня и не спеша поплелись к ожидающим телегам — вместе со всем городом снимать урожай винограда. В этом жизнь Реймса осталась такой же, какой была всегда.

Но не для Николь. До последнего времени ее все воспринимали просто как строптивое дитя, которое любит шататься по улицам и абсолютно самозабвенно заниматься всякой чепухой — мчаться галопом, рискуя сломать шею, или мериться умом и находчивостью с мальчишками в их играх на площади. Сейчас ей тоже хотелось поехать с ними на телеге в виноградники, но дома требовалось ее присутствие.

В девятнадцать лет ее жизнь превратилась в скучный парад потенциальных мужей. Родители ожидали от Николь женственной покорности и весьма решительно таковой требовали. Хуже того, прямые гладкие волосы Николь вопреки их и ее воле каждый день закручивали в тугие локоны, на что уходили часы, а еще мать настаивала, чтобы вся ее одежда была плотно пригнанной и облегающей. Для девушки, которая всегда спешит, такие платья были как тиски.

Жозетта жалела Николь и завязывала корсеты свободно. Но сегодня даже мать согласилась, что новое платье имперского стиля, свободно сшитое из легкого хлопка и шелка, невероятно идет к миниатюрной фигуре дочери, так что хотя бы двигаться стало возможно. Такова ее сегодняшняя маленькая победа, как и то, что никто уже не мог ей помешать украдкой брать папины книги по виноделию и читать их по ночам при луне, учиться самой, раз никто другой ее учить не собирается. Каждый день она находила возможность нарушить какое-нибудь правило так, чтобы никто не заметил. Это единственное, что позволяло ей не сойти с ума, как-то ускользать, пока есть возможность, от неотвратимых женских пут, которые тем сильнее вокруг нее стягивались, чем старше она становилась.

Дойдя до перекрестка и скрывшись от людских взглядов, Николь развязала ленту чепца под подбородком, встряхнула волосами, освобождая их от шпилек, и подставила лицо солнцу.

Соборные часы пробили час. Ее хватятся, если она не поторопится, и все же перед тем, как свернуть в сторону дома, Николь остановилась и потрогала нос каменного коня — он стал ее талисманом вместо разбитого Людовика Шестнадцатого. На мече святой Жанны торчала пробка от шампанского, а на сгибе локтя кто-то установил пустую бутылку. Нравы не изменились.