– Разумеется, – согласилась Ада. – Спасибо, что проводили.

Она нажала на пульт сигнализации, и «Феррари» с готовностью свистнул в ответ. Рот провожатого открылся так широко, точно он собирался запихнуть туда целый Биг Мак.

– О! Это ваша машина?! – Он резво обежал вокруг. – Что, после кризиса учителя стали СТОЛЬКО зарабатывать?! Или… это машина вашего мужа?

Его изумление и огорчение были настолько неподдельными, что Ада рассмеялась.

– Я не замужем. Никому не рассказывайте, – она заговорщицки подмигнула, – по вечерам я подрабатываю на Тверской. Девушкой. Но это тайна. Смотрите, не проболтайтесь. Желаю приятно провести вечер.

Она быстро села в автомобиль, вставила ключ в зажигание.

– Погодите! – Борис забарабанил по стеклу.

– Ну что вам еще?

– Разве вы не оставите мне никакой надежды?!

Если бы она повстречала его до Ника, возможно все сложилось бы иначе. Но теперь она была сыта мужчинами по горло. Сперва нужно разобраться в себе самой. Потом, когда-нибудь…

Ей отчего-то стало грустно. Но, нажав кнопку стеклоподъемника, она решительно отсекла себя от внешнего мира и от этого человека. В зеркальце Ада увидела, что парень прыгнул в «Москвич». Наивный! Усмехнувшись, она вдавила педаль, и через секунду высотка на Котельнической сделалась далекой, как Америка.

Борис проводил красную молнию восхищенным взглядом и, присвистнув, произнес мечтательно:

– Какая женщина!

Сотовый Маслова по-прежнему не отвечал.

– Может, что случилось? – предположила Лена накануне.

Но Юлька тотчас отогнала эту мысль. «Вечно Ленка пытается всех оправдать. И всем помочь. Оттого и влипла. Послала бы этого Крылова… А Маслов – козел.»

В этом году маман гуляла в «Праге». Юлька с трудом втиснула свой кабриолетик в ряд величавых иномарок – поздравить Ксению Величко собрался весь цвет российской номенклатуры. Надушенный метрдотель любезно осведомился о наличии у Юльки приглашения на торжество.

– Позовите хозяйку вечера, – мрачно сказала Юлька. – Я ее дочь. Хотя уверена, меня нет в списках.

Метрдотель расплылся в приторной улыбке, сделав приветственный жест в сторону зала.

От Юлькиных глаз не ускользнуло, что за прошедший год маман сделала очередную подтяжку.

«Скоро мы будем выглядеть одинаково», – кисло подумала девушка.

– Юлия! Что ты здесь делаешь? Какой приятный сюрприз!

В маман пропала неплохая актриса – тонюсенькие ниточки-брови приветливо приподнялись, заиграли ямочки в уголках чувственно-изогнутых губ. И все же она фальшивила. Недоставало школы Станиславского. Маман могла обмануть кого угодно, только не дочь. Потому что Юлька тоже в совершенстве овладела основной наукой семейства Величко – лицемерием.

– С днем рождения, мамочка. Тебе, как всегда, сорок?

Юлька протянула затянутую в искрящуюся фольгу коробку, перехваченную кокетливым бантом, чмокая именинницу в благоухающую чем-то новеньким и свежим щечку.

– Спасибо, но, право, не стоило… – Продолжая улыбаться, маман переминалась с ноги на ногу, кося по сторонам синими глазами. Прежде они были карими. И не так блестели. Видно, контактные линзы. Как у Маринки.

– Мне можно войти?

– О! – синие глаза округлились. – Ты уверена, что тебе не будет скучно?

– Посмотрим.

– Ксения, дорогая, почему ты не приглашаешь Юлию к нам?

Даже Антуан, и тот, похоже, был ей больше рад. Годы не брали его, как и маман. Все тот же респектабельный парижский буржуа – элегантный, лощёный, с небольшим брюшком, аккуратно подстриженными висками, ровной ниткой бархатистых усов над полной губой.

– Жюли… Какая стала красавица! Рад тебя видеть, дорогая.

– Взаимно.

Юлька мрачно подумала, что с прошлой их встречи она, вероятно, стала лучше выглядеть. Последние года три они общались исключительно по телефону и только по делу – после того, как Жюли вышла из наркологической клиники.

В зале кондиционеры работали, как звери. Маман куталась в шиншилловую горжетку, бросая на дочь обеспокоенные взгляды. Она была права – тусовка скучнейшая. Бесконечные разговоры о политике, недвижимости, болезнях и диетах. В довершение ко всему какой-то господин с лоснящимися щеками, весь провонявший чем-то сладким а-ля «Кензо», крайне бесцеремонно принялся интересоваться, сколько Юльке лет и не снималась ли она в кино.

– Двадцать, – ответила она, отхлебнув «Колы», – и в кино я не снимаюсь. Принципиально.

И тотчас поймала благодарный взгляд маман.

Юлька посидела немного и решила, что, наверно, пора смываться. Она и впрямь была здесь чужой. И ни рев оркестра, ни шик стола, ни звон бокалов не могли развеять хмурых облаков ее раздумий. Маслов исчез. И сколько бы Юлька не повторяла себе: «Наплевать», не могла заглушить какой-то одинокой струны своей души, спрятанной где-то глубоко внутри, вздыхающей о том, что вместе с бесшабашным парнем, ушло, в который раз нечто очень важное из ее жизни.