— Весьма возможно. Имам думает на два ума, и предугадать заранее настоящий очень трудно. Во всяком случае, верь, что старый Абдул Валиев сделает все, что подскажет ему его седая голова.

— Еще раз спасибо, завтра я вручу тебе деньги и письмо к пленнику; постарайся передать его так, чтобы никто о нем не проведал.

Абдул Валиев слегка улыбнулся, как бы желая сказать этим, насколько неуместны всякие предупреждения.

В тот же день княгиня получила от Павла Марковича коротенькую записку, где он ее уведомил о согласии Валиева и, повторя свое приглашение к обеду, просил привезти деньги и письмо: "Денег надо, княгинюшка, не менее пяти тысяч, и непременно золотыми червонцами: золото удобнее спрятать, меньше места занимает; а главное дело, при виде его в горах у гололобых глаза разбегаются. Покажи им червонец — готовы отца продать".

Княгиня не заставила себя ждать и, как обещала накануне, так и приехала ровно в 3 часа, чем рассеяла все опасения полковника, боявшегося, чтобы по милости ее неаккуратности не подгорел пирог, которым он хотел похвастаться перед петербургской гостьей.

Пирог вышел на славу, и княгиня была от него в восторге. Хотя Аня еще накануне от отца наслышалась о простоте и любезности княгини, но тем не менее она сильно волновалась, ожидая ее приезда. Она боялась произвести на Двоекурову впечатление жалкой провинциалочки, и чтобы проверить себя, заранее произвела перед зеркалом небольшую репетицию встречи, которою осталась очень довольна. В своем уме она приготовила приветственную речь, и эта фраза ей тоже показалась очень хорошей; но когда около дома старого полковника глухо зашуршали по мелкому песку колеса княгининой кареты и через минуту она сама, в изящном платье, сияя любезностью и красотой, вошла в комнату, Аня мгновенно забыла свои заученные фразы и, покраснев до самой шеи, низко приседая, едва нашлась пролепетать что-то такое невнятное и неясное, чего даже сама хорошенько не поняла.

"Боже, какая я дура! — чуть не плача от досады, упрекнула она себя. — Ну можно ли так теряться?"

В своем волнении при первой встрече Аня не успела разглядеть княгиню, и только сидя за столом, как раз напротив гостьи, она могла осмотреть как ее самою, так и весь ее туалет.

"Как она хороша! — невольно восхищалась молодая девушка. — Как любезна и как с нею просто себя чувствуешь!

Папа только вчера первый раз ее увидел, а сегодня она с ним точно старые приятели; даже Иван Макарович, и тот забыл свою конфузливость и болтает с княгиней, как старый знакомый. Или все рассказы о спеси аристократок — клевета, или княгиня — исключение".

Почувствовав на себе пристальный взгляд девушки, княгиня невольно оглянулась; она сделала это так быстро, что Аня не успела опустить глаз, и взоры их встретились. Очаровательная ласковая улыбка озарила лицо Двоекуровой, и, послав Ане воздушный поцелуй, она произнесла своим музыкальным тоном, придававшим всему, что бы она ни говорила, какое-то особенное очарование:

— Вчера ваш папа рассказывал о вашем подвиге милосердия к сему неосторожному юноше, — указала она кивком головы на Колосова, — я пришла положительно в восторг, мне кажется, я точно так же поступила бы на вашем месте.

— Вы сделали больше того, княгиня, вы ради любимого человека покинули большой свет с его удовольствиями и из прекрасной столицы приехали в эту жалкую трущобу, где вас ожидают всякие лишения и скука, слегка зарумянилась Аня от сознания удачного ответа.

— Большой свет с его удовольствиями! — рассмеялась Двоекурова. — О, дитя мое, если бы вы знали настоящую цену этим удовольствиям. Уверяю вас, что я в настоящую минуту, сидя в вашем доме, испытываю такое искреннее и глубокое наслаждение, какого мне не дало бы никакое самое избранное общество. А какая прелесть ваш Кавказ — эти дивные горы, этот воздух, прозрачный и чистый, эта какая-то особенная, празднично настроенная природа с ее яркой зеленью, безоблачным небом и необозримым горизонтом! Я только несколько дней как на Кавказе, но я влюблена в него и готова всю жизнь прожить здесь, в вашей, как вы называете, трущобе. Мне даже горцы, несмотря на горе, какое причинили они мне, крайне симпатичны, я невольно любуюсь ими, встречая по пути и вот здесь, на улице. Какие они все стройные, сколько грации и сознания достоинства в их движениях и жестах; как жаль, что в силу какой-то глупой политики истребляется такой славный народ. О, если бы от меня зависело, я бы завтра прекратила эту безбожную, неблагородную войну огромного могучего государства с крошечным народом, геройски защищающим свое право на существование.

Княгиня говорила горячо. Темно-синие глаза ее потемнели еще больше, лицо слегка порозовело, а пышная грудь, туго затянутая в корсет, нервно колебалась под украшавшими ее кружевами.

В эту минуту дверь отворилась и на пороге показалась высокая, еще могучая, несмотря на преклонный возраст, фигура Абдул Валиева. Увидя княгиню, старик на минуту как бы замер, и в его полупотухшем старческом взгляде мелькнуло выражение глубокого, искреннего восхищения.

— Валла, — невольно сорвалось с его высохших губ восклицанье изумления, — разве гурии являются человеку при жизни?

— А что, княгиня, — радостно хлопнул полковник своей широкой ладонью по столу, — не говорил я вам вчера, что первый же горец, который встретится с вами, непременно примет вас за гурию? Вы назвали меня льстецом, а послушайте, что говорит этот почтенный старик, язык которого во всю свою жизнь не произнес ни единого слова лжи.

Привыкшая к выражениям восторга перед своей наружностью, княгиня давно перестала обращать внимание на комплименты и расточаемую перед нею лесть, но трогательное по своей наивной искренности восклицание полудикого горца с такой почтенной, патриархальной наружностью неожиданно для нее самой взволновало ее. Она густо покраснела и с растерянной улыбкой протянула Абдул Валиеву изящную руку, до которой тот дотронулся с большой осторожностью, как бы боясь повредить нечто чересчур хрупкое, чуть-чуть пожав своими жесткими, высохшими, как у мумии, холодными пальцами.

После обеда все общество перешло в кабинет полковника, где за чаем, к которому был приглашен и Абдул Валиев, разговор принял исключительно деловой характер.

Толковали и обсуждали, каким образом и через кого лучше всего действовать на Шамиля, чтобы заставить его согласиться на освобождение Спиридова.

— Я думаю, — медленно произнес Абдул Валиев, говоривший вообще мало, а больше прислушивавшийся к тому, что говорили другие, — я думаю, что раньше всего надо будет обратиться к отцу жены Шамиля, Фатьмы-Ханум, старому Абеляр-аге. Я давно его знаю, он человек хороший, и если захочет, может многое сделать через свою дочь, которую Шамиль очень любит. Правда, для этого мне придется поехать в самую глубь гор и потратить много времени, но в таком деле поспешность плохая помощница.