– Вот это мы и хотели услышать! Передайте ему, что мы в восторге. Судя по его голосу, он заслужил отдых. Надеюсь, подготовленное нами небольшое турне немного его развлечет.

– Хорошо бы, – отозвалась Эллен с такой живостью, что Бену стало бы неловко, если бы он не был поглощен сияющей неподвижностью за окном. Даже если они понятия не имеют, о чем говорят, подумал он, может быть, они нечаянно наткнулись на правду. Может быть, когда он останется наедине с собой подальше от дома, то, что в нем зреет – и настолько бурно, что это даже как будто ощущается во всем изменившемся пейзаже, – проявится яснее.

Всю следующую неделю оттепель только усиливалась. В некоторые дни улицы на вершине холма превращались в потоки истаявшего снега, по которым хлюпали сапогами дети, а сточная канава на Рыночной улице походила на настоящий горный поток в миниатюре. Все дни то и дело слышались шлепки снега, съезжавшего с крыш, и пронзительные вопли детей, стоявших внизу. Впрочем, стоило солнцу опуститься за лес, и в воздухе разливался холод, а по утрам садовые стены обрастали инеем, и несчастные растения искрились кристаллами. Снег на вересковых пустошах и горных вершинах еще лежал, но ближе к шоссе дорожки превратились в болото. Единственным местом, где снег казался совершенно не тронутым, был лес, и это означало, что тропинки там относительно твердые. Эдне Дейнти осточертело таскаться по грязи и слякоти, и потому она решила, что в четверг поведет собаку на прогулку в лес.

Четверг был коротким днем. К часу дня в почтовом отделении стало так людно, что Эдне пришлось буквально пробивать себе дорогу через толпу – через всех восьмерых, – чтобы запереть дверь перед носом у опоздавших.

– Почтовое ведомство могло бы подобрать вам помещение и попросторнее, – заметил старый мистер Брайс, прижимая одну руку к сердцу, а другой указывая на дверь таким жестом, словно знакомил с ней Эдну.

– Они бы не стали запихивать нас сюда, как селедки в бочку, живи мы в Лидсе или Ричмонде, – заявила миссис Тозер и снова принялась вслух пересчитывать свою пенсию.

Мистер Уотерс, вечно недобро косившийся на собаку Эдны, наконец перестал с подозрением рассматривать подошвы своих ботинок.

– Точно так же было, когда я работал в шахте. Можешь хоть всю жизнь орать во всю мочь, а начальство тебя так и не услышит.

– С глаз долой и растереть, – подытожила Эдна, проскальзывая за свою перегородку. Элфи отпросилась из-за простуды, а Кэт вечно тушевалась перед длинной очередью. Поэтому Эдна собственноручно отсчитывала пенсии, выражая сочувствие получателям, не все из которых с готовностью выслушивали ее банальности, и даже уговорила мистера Уотерса понадежнее упаковать посылку с гостинцами для внуков. Мистер Брайс упорно пропускал вперед себя всех женщин в очереди, низко им кланяясь и подкручивая свои армейские усы, хотя, когда он сам дошел до окошка, оказалось, ему всего лишь надо наклеить марку на открытку для племянницы из Эдинбурга. Эдне удалось выпроводить его из отделения, когда он договорился до того, что непременно набросает петицию о полном несоответствии помещения его назначению, и все остальные ее подпишут. Она закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, а потом жестами принялась подгонять Кэт. – Убирайся-ка отсюда подобру-поздорову.

Когда Кэт ушла, оставив после себя шлейф духов, которые всегда ощущались сильнее, если она тушевалась, Эдна опустила жалюзи и прибралась в отделении: разгладила рекламные брошюры, помятые малышней, и вернула их в кармашек над ручкой на веревочке, собрала зубчатые обрывки от блоков марок, липнувшие к рукам, и выбросила их в мусорную корзину. Она проверила записи в бухгалтерской книге, сделанные Кэт, сосчитала деньги в ящике стола, переложила их в денежный ящик и заперла его в сейф. Когда она выходила из почтового отделения, минутная стрелка на часах позади перегородки почти завершила свой подъем к двум часам.

Домик Эдны находился в трех минутах ходьбы вверх по Черч-роуд, на другой стороне от почтового отделения. Она еще не дошла до дома, а Голиаф уже залаял, узнав ее шаги по тротуару, расчищенному от снега. Пес стоял в окне, упираясь лапами о подоконник и прижимая нос к стеклу, а мисс Баузер в окне соседнего дома полностью копировала его позу.

– Просто на его улице сегодня праздник, – пояснила Эдна и прибавила, когда мисс Баузер с высокомерным видом отвернулась: – У нас в стране свобода слова, даже для собак.

Прежде чем отпереть дверь, она закричала: «Лежать!», чтобы доберман не сбил ее с ног, бросившись приветствовать. Когда она потрепала его по блестящему черному боку, он заворчал от удовольствия и кинулся в комнату выкапывать из-под дивана остатки последней игрушечной косточки из резины. Судя по виду дивана и кресел, он успел поваляться на всех по очереди, а один из стульев стоял, перекошенный, словно пьяный.

– Плохой мальчик, знаешь, что бывает с плохими мальчиками? – закричала она, но тут же сжалилась над ним, как только он завилял хвостом. – Если не сидится там, где тебя посадили, тащи свою задницу в другое место.

Пес побежал в кухню, уронил игрушечную косточку в свою корзину, чтобы принести поводок, и развернулся так резко, что растянулся на линолеуме, как будто тот вдруг обледенел.

– Жди здесь! Сидеть! Стоять! – приказала Эдна из своей спальни, но он взлетел по лестнице и остановился рядом с ней у зеркала на туалетном столике, свесив язык. Она убрала несколько поседевших прядей еще недавно рыжей шевелюры под свою лыжную маску и скорчила рожицу отражению. – Мир это переживет.

После первого рывка Голиафа за поводок, она слетела с крыльца на тротуар, на ходу захлопнув дверь. Битва за власть продолжалась до самой окраины Старгрейва: Эдна дергала поводок каждый раз, когда он пытался притормозить. Когда они миновали газетный киоск, она позволила псу присесть на обочине шоссе, а потом игнорировала его настолько успешно, что едва не потеряла равновесие, когда он припустил к грунтовой дороге, ведущей в лес.