Чистильщик дернул Дарио за штанину — работа окончена. «Блестят, — сказал он, — во как блестят, доктор». Дарио загляделся на сверкающие туфли. Сунул руку в карман, дал мальчику песету и зашагал, все еще завороженный лаковым блеском. Обувь Инхельмо, символ элегантности. Дарио заплатил за туфли первые восемнадцать песо, заработанные в этом году. Верена твердила, что молодой человек, имеющий работу, вполне заслуживает пары хороших туфель. Она сама отправилась вместе с Дарио на Мансана де Гомес, заставляла его примерять то одну, то другую пару, даже не справляясь предварительно о цене, и наконец убедила купить эти изящные туфли отечественного производства. Но, по правде говоря, в сапогах Дарио чувствует себя лучше, они шире, мягче, к узкой, удлиненной колодке новых туфель привыкнуть довольно трудно. Как ни старается Дарио идти не спеша, ступать осторожно, туфли жмут, и весьма ощутимо. У Педро Поляка были туфли с металлическими подковками на каблуках, когда он шел, слышно было за версту, словно лошадь скачет. Но и Педро далеко до Дарио. Туфель Инхельмо не носил, кажется, еще ни один человек из нашего квартала.

Дарио поднял голову, огляделся. На скамейках несколько человек читали «Пренса Либре»: «С 1 августа плата за электричество снижается на тридцать процентов». Кое-кто курил, пуская кольца дыма, некоторые свистели вслед продавщицам в белых платьях; они шли, усталые — легко ли восемь часов простоять на ногах, заворачивая в подарочную бумагу рубашки, галстуки, простыни или форму для учеников частных колледжей. Старики сидели на плетеных стульях, беседовали о погоде, о том, что настали наконец хорошие времена, ждали оркестра — послушать Ла Байамеса пли танцевальные мелодии Родриго Пратса. «Жизнь стала совсем другая, веселее гораздо, а вот когда нам было по двадцать лет — не то…» Дарио подошел к группе людей, оживленно о чем-то споривших. Они толпились вокруг плотного мулата с черными баками и узенькой полоской усов над пухлыми губами и говорили все одновременно. Такие группы возникали внезапно, люди толковали о том, что было и что будет… Собирались и просто любопытные, праздношатающиеся, и те, кто вышел на вечернюю прогулку, и те, кто спешил по делам, но все же остановился на минутку послушать, о чем идет речь, и вставить свое веское слово, и профессиональные ораторы, проповедовавшие самые разнообразные учения, — короче говоря, все, кто по той или иной причине проходил через парк, расположенный в центре старинного города.

— А я вам говорю, приятель, что у Трухильо мания величия, он сумасшедший, — мулат размахивал руками перед носом какого-то старика; тот глядел оратору в лицо и кивал головой.

— Беда в том, что американцы помогают Трухильо. Тридцать лет этот человек держится в Гаити, тридцать лет, сеньоры.

— Тридцать лет, — повторил кто-то задумчиво, — что было бы с Кубой, если б Батиста продержался у власти тридцать лет?

— Ну, значит, нам не следует так уж задираться с американцами, — сказал человек в рубашке с короткими рукавами, стоявший прямо напротив Дарио.

— Это они задираются, а не мы, приятель, — отвечал мулат, — ну а раз они задумали хозяйничать у нас и лезут в драку, пусть получают, чтоб знали…

— Плетью обуха не перешибешь. — Человек в рубашке развел руками.

— Никто и не собирается, мы же не лезем первые.

— Но все-таки очень уж мы хорохоримся. А знаете, что сказал представитель ОАГ[22] в Чили? Надо остерегаться коммунистов, они хотят повернуть революцию по-своему и связаться с русскими.

— Кубинская революция вовсе не коммунистическая, — твердо сказал мулат и при этом так отчаянно затряс головой, что казалось, она у него сию минуту отвалится.

— Конечно, не коммунистическая, — поддержали остальные.

— Не говорите лучше зря. Это ли не коммунизм? Да самый что ни на есть, как бог свят!

— Предатель, шпион!

— Шпион!

— Шпион!

— Сам ты шпион, зараза, а я революционер.

— От заразы слышу! Распускает здесь всякие слухи…

— Американцев боится!

— Просто я не хочу никому продаваться. — Человек в рубашке вскинул руки с трагическим видом и обвел присутствующих невинным взором, ища поддержки.

— А почему ты решил, что мы хотим, черт бы тебя взял? — Мулат схватил его за ворот.

Человек в рубашке с короткими рукавами подпрыгнул, замахал руками, как утопающий.

— Пусти, негр вонючий. — Голос его прерывался, хоть он и старался говорить спокойно.

— А ты — беленький, да, сволочь?

— Шпион! Шпион! — кричали остальные, сгрудившись вокруг. Человек в рубашке отбивался от мулата.

Группа раскачивалась из стороны в сторону, подрагивая, словно желатин в форме; назревала драка. Такого рода стычки случались нередко по разным поводам — то какой-то одинокий фланер бросил наглый взгляд на кокетливую даму, гулявшую под руку с мужем; то просто двое прохожих столкнулись нечаянно на дорожке; то разгорелся ожесточенный спор по поводу последнего чемпионата с участием «Кубинских Сахарных Королей»; а иногда, как сегодня, возникал горячий диспут на политическую тему.

— Пустите его, пустите, — закричал Дарио, пытаясь разнять их. — Пустите, пусть катится на Мадейру к Батисте. Давай отсюда, предатель, провокатор…

Человек в рубашке с короткими рукавами ловко вывернулся из рук мулата, пробился сквозь толпу и бросился бежать, то и дело оглядываясь. Он добежал до Рута, 30, и вскочил в отходивший автобус. Разгоряченным преследователям так и не удалось задать ему трепку. Они долго еще обсуждали, кто бы это мог быть — уж конечно, какой-нибудь доносчик, жулик, из тех, что живут в собственном доме, читают «Диарио де ла Марина» и только тем и занимаются, что распускают разные враки. «Только подумайте, сеньоры, — сказать, что у нас коммунизм! А в конце-то концов, американцы и в самом деле воображают себя лучше всех на свете, они весь мир хотят обокрасть». — «Правильно, у Мексики отхватили порядочный кусок, теперь к нам лезут». — «Ничего у них не выйдет, хочешь не хочешь, а приходится с нами считаться». — «Аграрная реформа у нас будет, тут уж они не в силах помешать».

Постепенно стали расходиться: кто отправился на угол выпить прохладительного или на Гуарино — купить мороженого, потому что от жары и бурного спора пот градом катился по лицам, а в воздухе — ни ветерка; кто просто пошел побродить по парку; несколько человек окружили старого нищего по прозвищу Рыцарь из Парижа. Он улыбался спокойно с высоты своего невинного безумия, погруженный в прекрасные грезы, длинноволосый, бородатый, такие бороды носили еще до революции. Рыцарь с минуты на минуту ожидал прибытия своих победоносных войск. Он спал под открытым небом, питался подаянием и дружески беседовал с детьми, стариками, со всеми, кто подходил посмотреть, как он плетет из разноцветных ниток чехольчики для карандашей и школьных ручек.