Но смех, как известно, это иная ипостась гнева. Критика словом перешла на Кубе в «критику оружием». Революция 1959 года привлекла внимание всего мира именно глубоко народным своим содержанием. Ее породила та сила народного гнева, что копилась десятилетиями. Умение смехом анализировать жизнь осталось, оно присуще тем, кто рубит сахарный тростник. Прошлое видится им особенно отчетливо именно здесь.

Пот, заливающий глаза добровольцев, промывает их. Чего же главного не было в той жизни? Именно такого труда, труда, объединяющего, а не разъединяющего людей, труда не для себя («…чтоб я сдох, если возьмусь за работу!»), а «во имя».

Новая нравственность, новый труд, новые отношения между людьми. То тут, то там на страницах романа в неожиданных перекличках возникает еще одна тема: великое и малое. Гуарапо, липкий сок сахарного тростника, течет по подбородку Папаши. Так, наверное, он тек по скулам великого полководца Александра Македонского. Юношеская любовь Дарио вполне сопоставима с силой чувств того, другого Дарио, «беспутного гения» Рубена, выдающегося никарагуанского лирика, обновившего испаноязычную поэзию. Рубщики тростника соизмеряют свой труд с трудом космонавтов. Великое и малое. Конечно же, содержание и значение труда разное. Но вполне соизмеримы меры энергии, страсти, душевных сил, которые отдают те, кто открывает космос Вселенной, и те, кто открывает «космос» новой жизни.

Премия за роман была присуждена К. Вудворду в 1970 году, в год самой большой в истории Кубы сафры — 8,5 млн. тонн! Многие из ее участников, очевидно, могли узнать себя в его героях, сопоставить свой опыт с опытом писателя. Коссио Вудворд поднял тему капитальной важности для кубинцев — люди и сахар, — вдвойне важную, ибо речь идет о новых людях и новом сахаре. Да, новом сахаре, потому что, преобразуя социальные отношения, человек изменяет и смысл вещей и явлений, сопровождающих его жизнь. В битве с тростником иными становятся герои романа, иным становится вкус горького в прошлом сахара.

Вал. Земсков

Посвящается Мигелито

Иностранец смотрел на Дарио недоверчиво.

— И все-таки, почему вы оказались здесь, на рубке тростника? — спросил он.

— Я вам уже говорил! — с досадой воскликнул Дарио. — Неужели непонятно?

— Не совсем. Вы скажите по-честному.

— Я и сказал: я здесь по своей воле.

Иностранец пожал плечами, засмеялся. Дарио понял: этого типа не убедить.

— Ну, хорошо. Давайте рассмотрим вопрос с другой точки зрения, по-деловому. Вы рубите тростник, хотя никто вас не заставляет. Так?

— Точно.

— Ну а что вы надеетесь получить за это?

— Получить? За что?

— За свою работу… добровольную, конечно.

— Ничего. Еще не хватало!

Иностранец удивленно поднял брови. Молчание затянулось, слышно было лишь, как нервно постукивал по компасу его карандаш.

— Вы не поняли? Я не получаю ничего, — еще раз повторил Дарио.

— Вы хотите сказать, что вам не платят?

— За рубку тростника — нет.

— И ничего не получаете за ваш труд?

— Нет.

— Но как-нибудь все же поощряют?

— Тем, кто хорошо работает, дают иногда отпуск на несколько дней.

— Ну вот! — Он снова недоверчиво улыбнулся. — А вы, конечно, работаете лучше всех!

— Нет.

— Ну значит, у вас есть какой-нибудь приятель, знакомый, который вам помогает так или иначе? Вас как-то вознаграждают?

— Нет.

Приезжий достал из чемоданчика толстый разговорник. Торопливо листая страницы, он то и дело слюнил пальцы розовым, юрким, как у ящерицы, языком.

— Вы меня поняли? Я говорю: вознаграждение. Премия.

— Да, да, премия. Плата. Вознаграждение.

— Именно. И никто из вас ничего не получает за рубку тростника?

— Никто.

— Вот и разберись тут! Вы в самом деле непонятные люди. Как называется это место? Где мы сейчас находимся?

— Камагуэй, Куба.

Иностранец задумался. Все это так странно, непривычно…