Шрифт:
– Ещё бы. Она теперь вдова знатного вельможи и машет своим лисьим хвостом в Палатии.
Мономах от души рассмеялся.
– Как верно ты сказал, Кевкаменос! Лисий хвост! И всё те же бесстыжие манеры, притворство, козни. Порой мне казалось, Большой дворец вот-вот развалится на куски от всей череды этих тайных интриг! Давно не был в Константинополе. – Он заметно помрачнел и тягостно вздохнул. – Ты не представляешь, друг, как мне надоело прозябать за этими стенами! Наскучили морские стычки с сарацинами, разбор мелких делишек уличных торгашей, унылая стрекотня динатов, жалобы париков [74] . Гадкое место эта Митилена. Ты не бывал на севере, за горами? Господь да упаси тебя заглянуть в те края! Там сплошные болота, кишащие комарами, жабами и отвратительными ядовитыми гадами. А вон за окном, видишь, руины. Некогда здесь был дворец. Говорят, его построили наши далёкие предки более тысячи лет назад. А теперь один хлам, всё заросло бурьяном и крапивой. Ты знаешь, я отыскал на развалинах два прекрасных мозаичных портрета. Потом как-нибудь покажу их тебе. Но что-то я заболтался. Сейчас велю сопроводить тебя в терму, а после, за трапезой мы обсудим все наши дела. Я догадываюсь, ты неспроста оказался в Митилене.
74
Пaрики – в Византии феодально зависимые крестьяне.
Мономах жестом пригласил Кевкамена следовать за собой.
…Вскоре они уже возлежали за трапезой в огромном зале с украшенным мозаикой сводчатым потолком. Кевкамен, облачённый в чистый белый хитон [75] , испытывал после утомительной дороги неземное блаженство.
Константин Мономах подробно расспросил его о последних столичных новостях, после чего Катаклон с волнением поведал о предложении Лихуда. Мономах долго молчал, осмысливая услышанное. Он пил из серебряной чаши щедро разбавленное водой красное хиосское вино и кусал тонкие розовые губы.
75
Хитон – одежда в виде длинной сорочки.
– Уважаемые патриции задумали рискованное и трудное дело, – наконец, словно бы нехотя, разглаживая ладонью лоб, произнёс он. – Я не до конца верю в их искренность. Поэтому поблагодари, Кевкаменос, Лихуда за его предложение, я буду иметь его в виду. Но пока они не подымут против Пафлагона армию и не взбудоражат чернь, мне нечего помышлять о золотой диадеме. Да и базилисса Зоя… Ты её плохо знаешь, друг. Ведьма, каких свет не видывал. Это она заслала меня в эту дыру. Вместе со своим любовником, зайцем в пурпуре. – Константин злобно скривился. – Скажу тебе прямо: презираю я эту грязную потаскушку. Видно, здорово её прижал проклятый евнух, если она готова в очередной раз сменить мужа. Но я ей – не постельный прислужник, и пусть не воображает, что прельстит меня своим пергаментным лицом и сломанными зубами.
– Ты не прав. Базилисса всё ещё хороша собой, – возразил со снисходительной улыбкой Кевкамен.
– Ну да, хороша, как же. Густые белокурые волосы, тёмные, как константинопольская ночь, глаза, орлиный носик, о котором впору хоть писать восторженную оду. Что-нибудь наподобие тех дрянных стишков, какими пачкают пергамент новоявленные поэты, – с издёвкой заметил Мономах. – О, Кирие элейсон! До чего докатилась держава ромеев! Продажные патриции, тупая необразованная чернь, корыстолюбивые динаты, пустоголовый император!
Он смачно сплюнул и со стуком поставил на стол чашу.
– Я вижу, Константин, твоё самолюбие сильно задела ссылка, – сказал Кевкамен, с участием глядя на исполненное злости и презрения круглое лицо собеседника. – И всё-таки, надеюсь, ты вырвешься отсюда и вернёшься в столицу. А привычку плеваться ты не бросил. – Он рассмеялся. – Помнишь, как ругал тебя за это Лихуд?
– Это было давно, – Мономах криво усмехнулся. – Теперь иные времена. А привычка – да, осталась. Даже любопытно, как бы отнеслась к ней базилисса?
– Наморщила бы свой изящный носик и вздёрнула вверх гордую голову, – со смехом ответил Катаклон.
– Пожалуй, ты прав. А кстати, как ты сам, Кевкаменос? Нашёл себе жену?
– Пока нет. Правда, есть на примете одна девушка. Она из знатного рода, хотя и небогата. Но тебе я ни за что её не покажу и даже не скажу, кто она такая. Мне известно, как переменчиво женское сердце.
– И правильно сделаешь, Кевкаменос, – похвалил его Мономах. – Вот мне будет трудно расстаться с Марией Склиреной. Помнишь ту девочку-подростка, племянницу моей покойной супруги Елены? Иногда она встречалась нам после учения в саду. Видел бы ты её сейчас – она расцвела, как роза. Если бы не церковный запрет, я бы давно женился на ней, а так… Грех, Кевкаменос, слабость человеческая, оказывается сильней наставлений духовных отцов. Склирена родила мне дочь. Жалко будет оставить её ложе.
– Я не понимаю, Константин, как так можно! – всплеснув руками, изумлённо воскликнул Катаклон. – Тебя ожидает престол, а ты жалеешь о какой-то там любовнице!
– Какой-то там… Я не буду, как сделали бы наши патриции, скрывать её от взоров гостя. Подойди к окну, выгляни в сад. Вон она гуляет по мраморной дорожке и вкушает сладкий персик. И сама она подобна персику.
Они подошли к раскрытому окну.
Молодая невысокая черноволосая женщина в долгом коловии [76] медленно шла по роскошному саду. Увидев Константина, она маленькой изящной ручкой послала ему воздушный поцелуй и заулыбалась.
76
Коловий – накидка.
Улыбка у Склирены была приятной, но её никак нельзя было назвать красавицей. Мясистый нос, толстые губы, тяжёлый подбородок, густые, сведённые в линию чёрные брови – Катаклон не нашёл в этой Мономаховой любовнице ничего особо привлекательного.
Когда Склирена, поприветствовав его, скрылась из виду, он тихо сказал Константину:
– По-моему, Зоя намного красивей.
Пожав плечами, Мономах коротко ответил:
– У нас с тобой разные вкусы.
– Пойми, Константин, – с жаром стал убеждать его Кевкамен. – Тебя никто не заставляет отказываться от Склирены. И тем более от дочери. Как, кстати, её нарекли?