Итак, я сказал, что мне «стукнуло» тринадцать лет. Кроме всего прочего, это означало еще и то, что когда мне доводилось носить пионерский галстук на улице, я носил его в виде эффектно повязанного шейного платка. Получалось очень даже… И не один я был таким франтом.

Вместе с решением пойти в ново-знаменитое кафе пришло и раздумье о том, что надеть. У меня был сравнительно новый синий костюм, состоящий из брюк и хорошо подогнанной (соседка делала, тётя Анико) короткой куртки. И я подумал, что если прибавить к этому почти новые светло-коричневые туфли, белоснежную рубашку (уж мама стирала и гладила, как для графа!) и алый «шейной платок», то я пожалуй сойду за какого-нибудь мыслителя. Слово «художник» мне тогда не пришло в голову.

Оделся. Повязал «шейной платок». Потом опять развязал – сравнить. С платком оказалось лучше. Не зная цен в означенном кафе, я пересчитал наличные деньги. Их было что-то около рубля. В душе мелькнула трепетная птичка робости: вдруг не хватит.

Я ссыпал монетки в карман и подпрыгнул. Считалось среди взрослых неприличным, чтобы мелочь звенела в карманах. Карман промолчал.

Метро в Тбилиси тогда ещё не было. Я доехал до места на троллейбусе зайцем.

Интересно, сохранилась ли там ещё очень колоритная скульптура: то ли сфинкс, то ли химера? Жаль, если она пропала. Я прошёл немного вверх по улице и свернул по направлению к Опере. Кафе оказалось буквально в двух шагах. Его стены были стеклянными, шрифт вывески сладко тревожил необычной энергией начертания. Дверь тоже была стеклянной!

Приостановился. Мне говаривали, что я выгляжу даже младше своего возраста… Уф… Но дверь надо открыть.

И вошёл я в кафе. Если может существовать выражение «замкнутый простор» – это был именно он. Один-два посетителя. Заведение действительно новое, «необжитое». Треугольные столики, странные стулья с мягкими сидениями. Официантка посмотрела на меня, приподняв брови. Я неторопливо (чего стоила мне эта неторопливость!) проследовал к одному из столиков. Сел так, чтобы видеть и стеклянную стену, и стеклянную дверь. К тому времени я уже где-то читал, что лучше всего в кафе занимать место именно так. Тихонько звучала милая городская грузинская песенка.

На другой стороне проспекта красовалась цветущая магнолия, радостно освещённая солнцем. Я уставился на магнолию. Не скажу, что я чувствовал в себе достаточно уверенности (мягко говоря). Подошла официантка. С иронической заинтересованностью (не лишённой, впрочем, приветливости) она спросила.

– Сделаете заказ?

– Кофе.

– Обычный? По-турецки?

– По-турецки. – Мне сейчас мнится, что сценка её заинтересовала.

– Если торопитесь, принесу счёт сразу. Что-то ещё?

– Только кофе (страшно боялся, что меня настигнет моё коварное заикание). Счёт, пожалуйста, сразу. – Я был рад, что она не спросила, а знает ли мама, где я?…

Она принесла кофе и листочек со счётом. О, этот тбилисский кофе, сваренный по-турецки! Дивен твой аромат! Мой благословенный Богом город! Город моего детства, моей неукротимой любви, моей непрерывной памяти!

Я облегчённо вздохнул: монеток моих на кофе вполне хватало. Я пригубил напиток. Мне он показался горьковат, но я притворно-одобрительно покачал головой и заставил себя «спокойно» откинуться на спинку стула. В зал из какой-то внутренней двери вошла женщина в тёмно-зелёном платье. Может быть, администратор? Но я тогда такими вопросами не задавался. Оглядывая зал, она наткнулась глазами на меня и остановилась, словно споткнувшись. Медленно подошла к присевшей за столик в глубине зала официантке. Наверняка, они думали, что разговаривают очень тихо. Они ошибались. Я слышал всё.

– Слушай, это кто-то из твоих?

– Нет. Пришёл вот… Заказал по-турецки!

– Хм… Ну и дети пошли! Ты бы хоть спросила, что он, кто, откуда…

– Интересно стало, как себя вести будет. Я – который год официантка – такого ещё не видела!

– И что.

– Хорошо держится.

– Ёлки-палки…

Я приободрился, положил ногу на ногу и рассматривал прохожих за витриной. Не могу сказать, что мне было так уж хорошо и вольготно. Я был довольно сильно напряжён, и это доставляло мне неудобство. Но, с другой стороны, уходить не хотелось. Нечто похожее я почувствовал гораздо позднее, когда впервые попал на танцплощадку. А с третьей стороны – сколько можно тут «красоваться»? А с четвёртой стороны – надо, наверное, посидеть ещё немного… Я постарался подумать о чём-нибудь значительном, чтобы это отразилось на моем лице и на всём моем облике. Самая серьёзная мысль, которая мне пришла в голову: как бы не спросили меня, сколько мне лет. И ещё я подумал, что хотел бы стать авиаконструктором. Цветущая магнолия была очень красива. Я отсчитал монетки (с некоторой прибавкой), положил их на квиточек со счётом, встал. Чувствуя напряжение, неловкость в руках и ногах (всё-таки непривычность ситуации сказывалась) направился к двери. Официантка взяла монетки и окликнула меня:

– М-м-м, молодой человек! – Я оглянулся (благо не вздрогнул) – Во-первых, спасибо – (Это за «чаевые»). Я чуть пожал плечами, мол, не за что. – И во-вторых, скажите, пожалуйста, какую книгу Вы сейчас читаете? – Тётя в зелёном следила за сценкой с интересом. Вопрос на самом деле был хорош. Официантка, видимо, предположила, что я вовсе книг не читаю, потому и шляюсь при своём малолетстве по заведениям. К тому же, это была ещё и попытка выяснить, кто я, не прибегая к «анкетному опросу».

Я без колебаний отчеканил:

– Роман… «Голова профессора Доуэля»… Вам тоже спасибо. До свидания.

Сейчас мне кажется, что она про такую книгу и не слыхивала. Я взялся за дверную ручку.

– Живи осторожнее… – послышалось за спиной.

Не оглянулся.

Вышел из кафе.

Солнце, уже заметно уходящее к западу, обняло меня и посмотрело мне в глаза своим горячим взглядом.

Прохожие были окутаны светом. Свет рисовал каждый их шаг, каждое движение.

Гораздо позже я напишу в моём тбилисском стихотворении: «Лица похожих увенчаны светом,/ Точно чела гениев светлых,/ Творящих жизнь твою!». Свет солнца струился по асфальту, по стенам зданий, по кронам и стволам деревьев…