Когда Колька вступал в пионеры, в доме чуть не каждый день звучало это имя. Правда, звучало как-то ущербно, будто подмена: вместо Ленин – Ильич. Владлене это казалось оскорбительным. Она смутно помнила из давних, полных неведения и потому счастливых детских лет, как по соседству с их семьей, в полуразвалившейся мазанке жил вечно пьяный бобыль Степан Ильич. Так его никто по имени и не звал, а так, запросто, будто собачку подманивали: «Эй, Ильич! Подь сюда, подсоби, я тебе за то первача в стакан плесну». И тот подбегал с трясущимися руками, приплясывая на ходу. Разве что хвостом не вилял, поскольку не имел этого самого хвоста. А имел бы… эх! Владкин дед так и говорил: «Ильич и есть Ильич: кличка пёсья. Пустой мужик, бесполезный. Только жалко… как брошенную собаку».

Так что когда сын поминал Ильича, Владлена непроизвольно вздрагивала, будто слышала сигнал из детства. Но никуда не денешься: сын есть сын – приходилось соответствовать. Особенно весь мозг Владлене он вынес, когда заучивал торжественное обещание перед вступлением в пионеры. Колька запоминать всякие тексты был не мастак. Даже стишок в четыре строчки мог учить не один день, а как только в школе к доске вызывали, забывал напрочь. То ли дело Ривкин Буська: с лёту всё схватывал и тут же мог повторить слово в слово, и не только с листа, но и с чужого голоса. Колька же нет: ему надо было повторить сто, а то и тысячу раз. Да ещё чтобы кто-то при этом следил по написанному и поправлял или напоминал, когда Колька замирал надолго, мучительно закатывая глаза, словно в надежде обнаружить подсказку где-то в недрах черепной коробки. В результате бесконечных мучений пионерскую клятву наизусть выучила Владлена – ночью разбуди, могла отбарабанить без запинки, – а Колька ни в какую.

– Я, юный пионер СССР… – бубнила, не заглядывая в бумажку, Владлена.

– Я юный пионер… – бессмысленно повторял Колька.

– …перед лицом товарищей торжественно обещаю…

– …перед лицом товарищей торжественно обещаю, – покорно повторял сын.

– что…

– Что-что? – вскидывался Колька, не понимая.

– Не задавай вопросы! – не выдерживала Владлена. – Просто скажи: «что».

– Зачем? – не унимался будущий пионер.

– Господи, дай мне сил! – как положено в подобных сложных обстоятельствах, взывала мать к главному воспитателю и создателю всего и вся.

– При чём здесь Бог?! Мамка, ты сдурела?! У меня теперь в голове вообще всё перемешается. А если я с перепугу это ещё и ляпну на торжественной линейке, меня ж не только в пионеры не примут, меня вообще из школы выгонят!

В ответ у Владлены чуть не сорвалось с ещё большей страстью: «О Господи!» – и щепоть сама потянулась ко лбу, чтобы перекреститься, но вовремя осеклась и только прорычала, как раненая тигрица:

– Хватить балаболить! Повторяй: «…что буду твёрдо стоять за дело рабочего класса…»

И так длилось каждый божий день в течение двух недель. В конце концов с грехом пополам Колька выучил клятву и мог, хоть спотыкаясь, умолкая в самых неподходящих местах, но всё же произнести полностью четыре магические строки, которые Владлена про себя называла «пионерской молитвой» и каждый раз прикусывала язык, боясь это ляпнуть при Кольке. Хотя как ещё назовешь этот текст, если не молитва: тут и обещания не грешить, и призыв к «высшим силам». Только заместо Христа у пионеров Ильич. Но по сути какая разница?

«Буду честно и неуклонно выполнять заветы Ильича – Законы юных пионеров» – концовка у Кольки получалась на ура, без запинки, прямо от зубов отскакивала. Мальчик словно радовался: наконец-то отговорил! На этих словах глаза у него загорались каким-то невозможным, яростным светом. «Словно архангел!» – любовалась мать сыном и зажимала рот ладонью, чтобы скрыть улыбку радости: того гляди заметит, поганец, решит, что мать насмехается. Но глаза её выдавали – наливались слезой. А Колька на самом деле с каждым звуком последних «аккордов» клятвы переставал что-то замечать вокруг себя и чувствовал, как набухают мышцы на руках, напрягаются ноги, распрямляется спина. Имя Ильича он уже не говорил, а выкрикивал мальчишечьим фальцетом. И, произнеся последний звук, не давая себе передышки, делал то, ради чего затевался весь этот ритуал.

– К борьбе за дело Коммунистической партии будь готов! – скороговоркой, захлёбываясь словами, словно от лица незримо присутствующей пионервожатой, приказывал сам себе Колька. После этого замирал на секунду, вытягивался в струнку, хотя, казалось, куда ещё больше, набирал полную грудь воздуха, вздёргивал поперёк лба правую руку в пионерском салюте и орал на всю мощь: «Всегда готов!» В это мгновение его словно не было ни в их небольшой комнатёнке, ни в Киеве, ни вообще на грешной земле. Так что Владлена, стоя рядом, успевала трижды мелко-мелко осенить сына крестным знамением.

Как-то, заглянув в церковь на окраине Киева – к тому времени большую часть их снесли или переделали под «общественные нужды», предварительно убрав купола да кресты, – она спросила у приходского священника про «пионерскую молитву». Особенно не давал ей покоя этот истошный крик: «Всегда готов!» Священник был человек, по всему видать, образованный. На её вопрос он улыбнулся и успокоил:

– Это всё Божье дело, душа моя. Ещё в Евангелии от Матфея сказано «vos estote parati» – «вы будьте готовы». На что христиане в той же Англии отвечали: «Semper paratus» – «Всегда готов»… – И добавил: – А что там про партию, так это, может, даже и к лучшему… Когда-то, в годы моего детства, это был девиз русских скаутов…