Гоникин устроился по левое плечо Игната, подтянул висевший через гаею ремепь, на котором покоилась загипсованная рука. Он был подавлен чувством неприязни к Афанасию. И все началось, думал он, с того, что усомнился однажды в зоркости его - все-таки во!ворил Рябинина в заводской коллектив, поставил командиром истребительного батальона. Говикин попытался было вернуться к свопм прежним, в меру недоверчивым, в меру лояльным отношениям с Афанасием, но, припомнив всю совместную работу с ним, он не нашел того, чего искал, - полного доверия. Что бы ни говорил и ни делал Афанасий, Гоникину казалось или промашливым или неискренним до такой степени, что испытывал временами к нему физическую враждебность. Несовместимость, думал он, как видно, не сегодня родилась, она существует издавна. Но мысль о несовместимости он изгнал, потому что она оправдывала Чскмарсва, уравнивая его с ним, Павлом Павловичем,T ведь могут не совмещаться хорошие, равноценные работники.

"Нас же с Афонькой размежевало что-то более глубокое, - думал Гоникин.
– Правота не может быть многолика, одно у нее лицо. Одновременно двоим не может большая правота служить. Она за мной", - убеждал он самого себя. В чем же состояла эта правота, оп не знал доподлинно, привыкнув считать себя всегда правым.

– Афанасий Игнатьевич, сорок мужиков с моего завода на фронт... Кто же план будет выполнять? Кем заменить?
– говорил директор судоремонтного заводика, вскинув на Чекмарева выпуклые, со стариковской слезой глаза.

– Девчонками из школы, кем же больше-то?

Говорила о военных заказах даже маленьким мастерским, о переправе за Волгу раненых (все чаще прибывали с фронта); о том, как бы выкосить травы на пойме Чувыч убрать хлеб в полях, - и все эти разговоры казались Гоникину хотя и важными, но очень уж приземленными, деляческими, к тому же всюду были недоделки, нехватки.

Удивляло, почему молчат о главном: о тяжелых боях в излучине Дона, о сроках войны: закончится ли она через полгодика...

Любое дело, думал Гоникип, ограничено и безгранично одновременно, как сама жизнь... А вот партийная работа так обширна, так неопределенна и определенна одновременно, что Чекмареву-то с его деловым складом практика не следовало бы браться за такое дело. Не на высоте он.

"Тут бы надо..." - но Гонпкин одернул свои помыслы, считая, что время не настало, оно где-то близко. Не застигло бы врасплох.

Боцман предложил ужин - уху.

– Рыбы мпого... глушат бомбы.

– Аж страшно, сколько осетра гибнет, - заговорили за столом, намазывая хлеб икрою.

"Да что же это с людьми? О какой рыбе речь, когда судьба страны решается... Затмение напало?" - думал Павел Гоникин. С невеселой решимостью он выпил рюмку водки. Горечь в сердце не рассосалась, опа как бы отмякла и оттого стала более едкой.

Усилием воли он уплотнял свою пока зыбкую мысль.

– Афоня слушается тебя?
– спросил он Игната.

– Я не игумен, он пе монах. А что?

– Да так просто.

– Ну, так просто, может быть, и послушается.

– Ну, а если скажешь ему: мол, не переходи товпрпщу дорогу, не мути подругу его? Послушается?

– Знаешь, Павлик, тут, брат, такое дело - не зевай.

Или сокрушай соперника, или не зли его попусту. Попил?

Затевая разговор с Игнатом, Гопикин надеялся, что, дав кругаля, он выйдет на некую желанную тропу. Но старик не захотел плутать с ним - пе хватило воображения. А у Афанасия и того ниже полет.

– А что, хороша она?
– напрямки спросил Гоникип Игната, поведя усом в сторону Михеевой. Черные глаза его пьяно туманились.

– Мужиком баба хороша. Не балалайка, а мастер играет. Красота-то бездонная. А там дети пойдут - еще лучше. Веселое занятие - детей на свет путать.

На берег Гоникин сошел вместе с Игнатом. Старик толкнул его локтем:

– После войны, поговорим, если живы будем. Ты очень-то не пужайся, а то вона заносит в какую неразбериху. Может, но спал долго?

Как бритвой натянутую нитку, обрезал Гоникин голос Игната резким тоном:

– Не пуглив я!

Сдавив пальцами свой кадык, Игнат прокукарекал так голосисто, что ему отозвался какой-то поддающийся на провокацию петух. А за ним спросонок загорланили другие кочеты.

– Умеешь?
– совсем с детской затайкой спросил Игнат, склоняясь к лицу Гоникпна.
– Я с шестнадцати лет петух справный, и мои песни о них природные.

– Нашел чем хвалиться...

– А ты нашел на чего серчать. Погодь, везут...

Уже побелело за Волгой. По спуску съезжали телеги с лежавшими и сидевшими ранеными солдатами.

Игнат подошел к телеге, рядом с которой шла Варя в беяой косынке с красным крестом. Слышались сдержанные стоны, кто-то звал маму, кто-то просил холодной воды.

– Сейчас, родненький, маманю увидишь, - говорила Варя притерпевшимся голосом.

Не останавливаясь, она сказала Игнату, что на загнетке стоит в чугуне затируха, и пусть он завтракает, не ждет ее.

С тех пор как стали прибывать раненые на машинах и подводах, Варя дежурила на эвакопункте. Одних перевозили на левый берег, других свозили правым на Камышин и Саратов. Афанасий подозвал Катю.