Мне нужен был муж, которого я бы видела мельком. Но это была гребаная ложь, как и все остальное.

— Черт возьми, София! — Лука проводит пальцами по волосам. — Просто… каждый человек в мафии, от самого высокого заместителя босса до самого низкого солдата, блядь, подчиняется мне. Без вопросов, не сказав ни слова мне в лицо. Может быть, позже они будут жаловаться на мои приказы, кто, черт возьми, знает. Но они повинуются. И я хочу, нет, я требую этого от тебя. Твоего послушания. Ни твоей любви, ни твоего счастья, ни твоего удовольствия. Твое гребаное послушание. Ты делаешь, как я говорю, идешь, куда я говорю, и трахаешься, когда я говорю. И тогда, может быть, мы оба обретем немного покоя.

— Ты не сможешь заставить меня трахаться с тобой, если я скажу, что не хочу тебя. — Я скрещиваю руки под грудью, свирепо глядя на него. — Или ты бы сделал то единственное, чего клянешься не делать? Росси здесь больше нет, чтобы ты мог обвинить его в этом, сказав, что он тебя заставляет.

Выражение лица Луки меняется в одно мгновение, быстрее, чем я когда-либо видела. Его глаза потеплели, гнев сменился горячей похотью, которую я так хорошо узнаю. Это поразительная перемена, но к настоящему времени я знаю его достаточно хорошо, чтобы понимать, что это всегда таилось под поверхностью, ожидая повода всплыть.

Его рука опускается на мое колено, скользя вверх по его изгибу.

— Ты не хочешь меня, София? — Его пальцы скользят выше, к мягкой коже на внутренней стороне моего бедра. К тому месту, к которому он уже столько раз прикасался, лизал, целовал, покусывал в пылу страсти. Его пальцы сжимаются, и я подавляю тихий вздох.

— Нет, — шепчу я, но это звучит неубедительно. Я прочищаю горло. — Нет. — Во второй раз это звучит лучше, и пальцы Луки замирают, но его рука остается под моей юбкой, его ладонь покоится на теплой плоти.

— Значит, если я просуну эти пальцы тебе под трусики, ты не будешь влажной для меня? — Его голос струится по моей коже, дымный и соблазнительный, и я подавляю дрожь. Я уже чувствую, как возбуждаюсь, мои складочки становятся скользкими и влажными от этого, и если он выполнит свою угрозу, то поймет, как сильно я его хочу. Что независимо от того, насколько я зла на него, как сильно я хочу быть холодной, отвергнуть его, мое тело говорит обратное.

Потому что мое тело точно помнит, что он может с ним сделать. Каково это, чувствовать, когда я сдаюсь. Лука улыбается мне, но улыбка не доходит до его глаз.

— Ответь мне, жена.

— Нет. — Я с трудом сглатываю. — Я нет.

— Что нет? — Его губы приоткрываются, обнажая идеально белые зубы. Ему это нравится. Он любит играть со мной, как кошка с мышкой.

Мышкой, которая хочет быть съеденной. Чтобы быть съеденной им. Быть…

— О! — Я задыхаюсь, когда его рука скользит выше, к теплу между моих ног, к влажной резинке моих трусиков. — Лука, нет!

— Что нет? — Он смотрит на меня с этой опасной ноткой в улыбке. — Ты знаешь, как я отношусь к тому, что мне лгут. Так скажи мне, София. Если я проведу рукой выше, узнаю ли я, что ты влажная для меня?

Я знаю, что лучше не лгать ему. Я уже совершала эту ошибку раньше. Но я не могу заставить себя признаться в этом. Не сейчас. Не здесь. Не так, как сейчас.

— Нет, — шепчу я. Это слово постоянно слетает с моих губ, но оно ничего не значит. — Не буду.

Улыбка Луки становится шире, и тогда я понимаю, что он хотел, чтобы я солгала, даже если он накажет меня за это.

— О, София, — бормочет он. — Тебе следовало бы лучше знать.

Затем его пальцы скользят вверх, выше, выше, под край моих черных кружевных трусиков. Не то, что я бы выбрала, чтобы вернуться домой из больницы, но это было все, что было у меня из одежды. Это заставляет меня думать, что Лука был тем, кто принес мне одежду. Они проникают под кружево, поглаживая набухшие складки моей кожи, и я не могу подавить вздох, который срывается с моих губ от его прикосновения.

— Ты побреешься для меня сегодня вечером, — холодно говорит Лука. — Я не допущу, чтобы ты оставалась такой неопрятной.

Я краснею от этого, моя кожа горит от унижения. Я была в больнице, оправлялась после пыток. Я хочу сорваться. Я не думала о том, чтобы побрить свою киску для него. Но я вообще ничего не могу сказать, потому что Лука выбирает этот момент, чтобы скользнуть пальцами глубже, и я на мгновение теряю дар речи.

— Маленькая лгунья, — напевает Лука шелковистым голосом, когда его палец скользит вверх, чтобы пощекотать мой клитор. — Ты истекаешь ради меня, София. Такая чертовски мокрая. — Он засовывает в меня два пальца, двигая ими взад-вперед сильно и быстро, так что я точно слышу, насколько я мокрая, непристойные звуки наполняют заднюю часть машины. — Ты не можешь сказать, что не хочешь этого. Я чувствую, как много ты сдерживаешь. Я чувствую, как твоя киска сжимается прямо сейчас, пытаясь удержать меня внутри себя.

Он говорит это так небрежно, откидываясь на кожаное сиденье машины, в то время как его пальцы входят и выходят из меня, как будто это нормально. Как будто нормально, когда мой муж трахает меня пальцами на заднем сиденье машины средь бела дня, когда между нами и водителем лишь тонкая перегородка…совершенно блядь обычное явление.

— Ты собираешься кончить, не так ли, София? Если я поиграю с твоим маленьким твердым клитором? — Его голос такой соблазнительный, скользящий по моей коже, купающий меня в тепле, в похоти, в нужде. Я хочу сказать нет, что я никогда больше не кончу для него, что он не может заставить меня, что я этого не хочу, но моя предательская киска рассказывает совсем другую историю. Я слышу это, чувствую запах, густой запах секса, наполняющий заднее сиденье машины, и я хочу умолять о большем, чем просто его пальцы. Я хочу умолять о его рте, его члене, обо всем нем, о том, чтобы он заставлял меня кончать снова и снова, как он делал это много раз до этого.