Всё здесь казалось ей чужим.

Проповедовавшие сдержанность в быту, сины предпочитали яркие и сочные цвета. Колонны, поддерживавшие крыши, покрывали красным и чёрным лаком, и теперь они – как столбы гевеи, насытившейся кровью – алели по углам комнаты в темноте. Потолочные перекрытия, покрытые красочными орнаментами, ещё недавно очаровывавшие Ксению своей красотой, теперь казались перечнями древних заклинаний. Окна, забранные узорчатыми решётками, казались ему знаками приближающейся тюрьмы, створки дверей, перила крыльца и галереи, украшенные затейливой резьбой, жёлто-зелёные и синие крыши цвета неба, увенчанные черепичными дисками с орнаментами и письменами, и мифические животные на коньках и карнизах – всё вызывало теперь раздражение.

Чужой мир был прекрасен, пока оставался чужим, но становился враждебным, едва только появлялась мысль о том, что он никогда больше не вернётся домой.

Упорядоченные, будто вымеренные по линейке корпуса усадьбы сжимали его в тиски.

Вначале, когда они только появились здесь, их с Орловым хотели поселить в одной комнате – при том, что дворец, в котором их разместили, был весьма немаленьким и абсолютно пустым. Только долгими уговорами удалось объяснить, что если им нужны не разные комнаты, то, по крайней мере, разные, отгороженные друг от друга ширмами, кровати-топчаны.

В конце концов Орлову был выделен центральный зал, а Ксении отгородили узорным экраном небольшой уголок. Спать на узкой кровати она привыкла, но странного каприза принимающей стороны всё равно не понимала.

Что сина разглядели в них? Теперь Ксения, кажется, начинала понимать, но всё ещё не понимала до конца. Высокомерные взгляды Вея и особая почтительность, как вспоминала Ксения теперь – опасливое нежелание соприкоснуться с ней даже краешком рук.

Ворочаясь с боку на бок, Ксения краснела при мысли о том, как здесь отнеслись к ней.

«Но почему?!» – вопило всё внутри, но понять она не могла.

Ксения была симпатична, но на флоте никто никогда не обращал внимания на то, что она девушка. Вся её красота была обращена внутрь себя и терялась среди блеска столичных франтов, как теряется ромашка в окружении роз. Она никогда не видела себя в роли невесты – просто не знала, что бы это могло ей дать. У неё были друзья в полку, но любовники или возлюбленные – никогда. Её сердце билось одинаково для всех – и в то же время чуть отстранённо, будто покрытое зыбкой паутинкой льда.

Переворачиваясь на другой бок, она снова и снова разглядывала комнату, осточертевшую за эти три дня – домашний алтарь, расположенный в центре, напротив входных дверей. Каменный, покрытый бамбуковыми циновками пол. Широкие двери, раздвигавшиеся в стороны, как переборки на корабле.

Как и всё здесь, обстановка главного зала строго регламентировалась, была подчинена требованиям традиции и законам симметрии. Мебель располагалась вдоль стен и состояла в основном из столиков: один из них, для чтения, стоял у окна, другой, для игры в маджонг – симметрично от него у другой стены. У каждого столика стояла пара неудобных стульев со спинками, изукрашенными орнаментами и резьбой. Зато во множестве присутствовали здесь – как и во всех комнатах Сина, где успела побывать Ксения – подставки для ваз и курильницы.

В убранстве залы, как и всюду здесь, преобладали красные и коричневые тона – казавшиеся необыкновенно мрачными после усадьбы Троекуровых или даже отделанного берёзой корабля. На стенах висели картины, непривычные и чужие, во множестве стояли повсюду вазы с цветами и антикварные статуэтки.

Внутренние стены разделяли дом на три почти равные части. Ксения уже знала, что в других домах каждая из таких комнат служила местом обитания отдельной семьи – но хотя две соседние от них пустовали, одну из них выделили Орлову под кабинет, но всё равно не разделили ромеев между собой. Там, в кабинете, стояли прямоугольный письменный стол и множество книжных полок, предназначенных для хранения свитков и инфо-камней. Орлов, однако, большую часть времени проводил во дворе – как будто тонко чувствуя двусмысленность взглядов, в первые же дни угадал, что долгое сидение в помещении не по чину ему.

Прислуга каждый день приносила им воду для умывания и выносила кувшины с отходами, растапливала очаг и чистила жаровни, подметала комнаты и двор – но даже эти молчаливые сины, как теперь казалось Ксении, искоса с затаённой усмешкой поглядывали на неё.

Вспоминалось теперь Ксении и то, как впервые удивился Вей, когда Ксения изъявила желание отправиться в город одна – без своего, как назвал его Чин Лу, «чанай». «Что такое чанай?» – не переставая билось у неё в голове. И не это ли «чанай» было причиной того почтения, с которым Вей и Кан смотрели на графа, но которого не было в их взглядах, когда они смотрели на неё?

Если даже «чанай» означало супруг… то она всё равно ничего не понимала. Сама она не слишком уважала тех, кто спешил выскочить замуж, не отслужив положенные двадцать лет на флоте. Не потому что осуждала их интимную жизнь, а потому что, как правило, это означало их неготовность служить Империи, рисковать жизнью ради неё. Но было множество браков, в которых двое, обвенчавшись, вместе отправлялись на далёкие рубежи, и в этом случае Ксения не видела в их отношениях беды. Однако теперь, обнаружив навешенный на себя ярлык, она вдруг почувствовала себя униженной – сама не зная почему.