Димитриус говорит, что ему пора ехать на дачу, но завтра он ждет меня в гости, и объясняет, как лучше добраться.

Катька скороговоркой спрашивает меня, можно ли и ей приехать.

– Можно мы приедем вместе? – спрашиваю я Димитриуса.

Он на секунду задумывается и с улыбкой кивает: «О’кей! Жена и сыновья будет рады!» – И благодарит Катрин за помощь в общении.

Мы распрощались до завтра, и Димитриус ушел легкой походкой с кожаной папочкой в руке.

– У него родственники – миллионеры! Ты слышал? – заволновалась Катька. – Что же мне завтра надеть?..

– Ничего, – вяло говорю я. – Иди, в чем мать родила… Распусти волосы – и венок на голову.

Это, наверное, от жары, у меня такой юмор.

– Ну ты дурак… Нет, я знаю, что надеть… А сколько лет сыновьям, ты не знаешь? Никогда не была в Греции… А он симпатичный. Нет, вы точно похожи! Каралис – ты, оказывается, грек! – провела рукой по волосам.

Видела бы жена эти поглаживания.

10. Куда уходят рыжие свиристелки

…Спрямляя дорогу к метро, мы возвращались через огромное васильковое поле, и я не удержался – лег в густую траву и долго смотрел в голубое майское небо, слушая стрекот кузнечиков. Катька села рядом и стала рассуждать, как вкусен был греческий пирог, приготовленный женой Димитриуса Марией, и как хороши, как свежи были тюльпаны с нарциссами на лужайке коттеджа моего шведского однофамильца.

Да, походил мой батя на отца Димитриуса Каралиса – профессора философии, отставленного хунтой, чья цветная фотография начинала семейный альбом, который мы листали на кремовом кожаном диване.

А мои старшие братья весьма походили на его старших братьев! Особенно «черный полковник» Янис, с которым Димитриус уже помирился, – он копия моего брата Владимира, ушедшего в восемьдесят втором году…

Фантастика какая-то! Димитриус в сотый раз уверял, что я – настоящий грек! Я посмеивался и говорил, что я – русский. «Конечно, конечно, – соглашался Димитриус, прихлебывая из бокала вино. – Я тоже считаю себя шведом, но в душе и по происхождению остаюсь греком! Ты – грек! Посмотри, какой ты смуглый!» Мария кивала, соглашаясь с развеселившимся мужем. Я пожимал плечами, – может, и грек. Но русский грек.

– Каралис, не расстраивайся! – Катька стала срывать васильки и складывать их в букет. – Греки – это интересно. Может, окажется, что вы родственники. Будешь сюда приезжать. – Она оглядела тощий букетик. – Только я, наверное, скоро уеду…

– Куда? – Я покусывал травинку.

– Домой…

– А чего вдруг? – Я поднялся и сел.

Катька пожала плечами:

– Совсем не «вдруг». Просто надоело…

– Понятно, – я пощекотал травинкой Катькину шею. – Знаешь, почему я смуглый и быстро загораю?

– Потому, что грек.

– Нет, – помотал я головой. – У меня дед по материнской линии был молдаванином. Профессор химии, жил в дореволюционном Тамбове. Александр Николаевич Бузни. Смоляная борода, густые черные волосы…

– Молдаванин? – Катька вырвала у меня травинку. – Ну и коктейльчик! – покрутила рыжей головой. – И ты считаешь себя русским?

– А кем же еще!..

…Я загнал машину через распахнутую аппарель в гулкий трюм парома, дождался, пока матросы закрепят крючьями колеса, и вышел на причал.

Катька приподнялась на цыпочки и картинно обвила мою спину руками. Возложила голову на грудь, словно хотела услышать, как бьется мое сердце.

– Поцелуй меня на прощание, – попросила тихо. – Наверное, мы уже не увидимся.

Чмокнул в пахнущий шампунем пробор…

– А в губы? – Мне показалось, во взгляде сквозь озорство пробиваются грусть и неуверенность.

Во, дает, феминистка! И сколько таких рыжих симпатичных феминисток сбивает нас с пути истинного! Каждому женатому мужчине надо выдать медаль «Муж-герой» от первой до десятой степени – в зависимости от тяжести преодоленных соблазнов.

Я приобнял ее за плечи и перестал слышать крики чаек. Мне, конечно, светит десятая степень, за самые тяжелые испытания…

Катька с сияющими глазами отошла от меня и покосилось на здание морского вокзала. Там, на низком крылечке возле бесшумных дверей, толпились люди. Она словно выглядывала кого-то.

– Ты чего? – сказал я, чтобы что-нибудь сказать.

Она прошлась изучающим взглядом по моему лицу и показала красивым пальцем на здание эстонской компании, высившееся в начале длинного мола:

– Я поеду домой с того причала! Паром «Эстония»!.. Вот тебе мой таллиннский телефон и адрес. Напиши…

Я сказал, что напишу. Она притянула меня за уши и влепила долгий поцелуй в губы.

– Не перестаю удивляться эстонским свиристелкам, – пошатываясь, сказал я.

– А я тебе!

– Почему?

– Потому. Иди, скоро отправление. – Она подтолкнула меня к трапу, перекрестила и пошла к стеклянной коробке вокзала с поникшим шведским флагом.

У дверей к ней подошел угрюмый белобрысый парень, и я догадался, что это Эрик. Катька сказала ему что-то язвительно-резкое и стала усиленно махать мне рукой – милый уезжает… Артистка!