Директор приложил руку Муруганы к своей груди и, раскрыв широко глаза, сказал:

– Невозможно. Просто невозможно предположить обратное. Если вы спасёте Юленьку, я уговорю городское руководство поставить вам памятник и высечь золотыми буквами ваше имя на центральной площади.

Муругана звонко захохотала.

– Какой же вы смешной, милый Николай Николаевич. Мне достаточно в качестве благодарности то, о чём мы с вами договорились. Вы ещё не забыли о нашем уговоре?

Лицо директора скривилось в болезненной гримасе, словно его пытались несправедливо уличить в предательстве священного служения искусству, которому он успел посвятить большую часть жизни.

– Ну, что вы, я держу слово.

– Тем более, что на кон поставлена такая серьёзная карта, – в глазах Муруганы блеснули хитрые искорки.

Николай Николаевич в ту же секунду обмяк и будто слегка уменьшился в размерах.

– Да. Конечно. Выбора у меня нет.

Женщина перестала улыбаться и почти с каменным выражением лица сказала:

– Каждый понедельник, начиная с завтрашнего числа, по вечерам мы занимаем основную сцену для проведения психологических и лечебных сеансов, которые буду проводить лично я.

– Да, всё верно, – кивнул директор.

– На ближайшие полгода.

– На полгода, – повторил он.

– Без какой-либо платы, на спонсорских условиях.

Николай Николаевич кивнул.

– Замечательно. – И Муругана вновь расплылась в очаровательной улыбке, сверкая чёрными, бездонными зрачками.

– Признаюсь честно, я переживаю, что вышестоящее руководство, узнав о моём согласии предоставить вам помещение для благотворительных мероприятий, начнёт возмущаться. Я ведь, практически, действую без их одобрения. Можно сказать, за спиной…

– Полная ерунда, – перебила Муругана директора. – Сразу же, без колебаний направляйте ваше руководство ко мне. Номер телефона вы знаете. Пусть звонят, и я с ними поговорю.

Николай Николаевич смутился ещё больше.

– Вы и министра сможете уговорить?

– Поймите вы, милый мой человек, – Муругана осторожно прикоснулась ладонью к щеке директора, – на этой планете нет абсолютно здоровых людей. Как говорят ваши медики? – Есть только недообследованные. А у тех есть недообследованные родственники и так далее. И поверьте, – женщина игриво прищурила глаз, – мне есть, что предложить этим людям.

– То же, что и моей Юленьке? – уточнил Николай Николаевич.

– Верно, – согласилась Муругана. – Я в состоянии помочь, и я это делаю.

И она круто развернулась и зашагала к двери.

– Вас проводить? – засуетился директор.

– Ни к чему, – на ходу бросила и исчезла за дверью Муругана.

Вернувшись за стол, Николай Николаевич отодвинул нижний ящик и достал круглую жестяную коробку из-под печенья. Сняв крышку, на которой улыбчивый Дед Мороз кормит щедрой рукой крошками, видимо, этого самого печенья, сидящих на снегу снегирей, директор вытащил и положил на стол пистолет Макарова. Чёрный, матовый металл. Затем медленно убрал от него руку, откинулся на спинку кресла, перевёл взгляд на стоящую рядом с лампой фотографию в прозрачной рамке.

На него смотрела женщина средних лет со светлыми волосами и чуть прищуренными, смеющимися глазами. Волосы слегка растрепал ветерок, а вокруг царит яркое, знойное лето.

Он сделал эту фотографию десять лет назад, когда отдыхали на Средиземноморье. Юле тогда исполнилось девять. Она всё время смеялась, пела песни и танцевала, изображая Белоснежку. А Танюша смотрела на дочь вот таким взглядом, полным счастья и мудрости. Матерью Татьяна была спокойной и нежной. У неё на всех хватало и внимания, и любви.

Любовь, – такое далёкое, такое обжигающее слово. Безвозвратно утерянное, далёкое и жестокое. Так, по крайней мере, Николаю Николаевичу казалось вот уже два года. Именно столько прошло с тех пор, как не стало Татьяны.

Ушла тихо, всё с той же улыбкой в глазах. И последним наставлением для него прозвучало: «Люби Юленьку. В ней частичка моей любви к тебе».

Так он теперь и жил, осознавая, что всё, что осталось у него – это Юля, его дочь. Их дочь. И он обязан сохранить её жизнь во имя любви к Татьяне.

Спрятав пистолет обратно в коробку, а затем в нижний ящик стола, Николай Николаевич взял трубку стационарного телефона, набрал трёхзначный номер вахты театра и после небольшой паузы спросил:

– Марина Харитоновна, а что там, Наитин ещё не появлялся?

– Нет, Николай Николаевич, – ответил в трубке низкий женский голос. – Ещё не появлялся.

Переведя взгляд на зашторенное окно, добавил:

– Как только зайдёт в театр, сразу же направьте ко мне.

– Хорошо, Николай Николаевич, – так же невозмутимо согласился голос.