Неожиданно она вернулась, встала передо мной и, глядя на меня сверху вниз, резко произнесла:

– Вы интересовались, как убрать сотрудника... Вот и спросите у своей Клер, пусть-ка она вам порасскажет, куда они ездили...

И - исчезла.

"Куда они ездили"!

Да, почему столько таинственности вокруг этой поездки?

А может быть...

Действительно, куда? И зачем?

Еще не допив чая, я твердо решил, что завтра же отправлюсь на ферму. В самом деле, отчего в этом Тальменусе такой интерес ко мне? Почему именно я им нужен? Да откуда там, в конце концов, слышали обо мне?

Едва ли это можно объяснить одним только растущим интересом к науке, про который заладили в последнее время все газетчики.

Прежде я считал, будто Тальменус путает мои планы.

Теперь я понял, что мне совершенно необходимо туда поехать.

Какое им там дело до Фревиля? Странно.

Да и не в этом суть, в конце концов. Я должен ехать на любую ферму, я должен объехать все фермы на этом шарике, но найти следы моих сотрудников. Куда же они все-таки ездили? На какой стороне искать то сельское строение, у которого они сфотографировались?

Из лаборатории я позвонил Высокому Начальству (секретарша соединила меня с ним, не сказав ни слова) и объявил, что завтра еду в Тальменус.

– Фревиль, я очень доволен вами!
– ответило пораженное Начальство.
– А мне уж начинало казаться, будто вы не хотите ехать. Рад, что ошибся.

Я промолчал.

– А знаете, Фревиль, - расчувствовалось вдруг Высокое Начальство, - возьмите-ка с собой Клер! Нужно ценить интерес к нашей работе. Да, поезжайте вдвоем! Так будет основательнее. Вы прочтете общую лекцию, а она - по своей тематике.

Мыслимо ли прогнозировать идеи, которые могут прийти в голову Начальству?

Я был и обрадован, и смущен.

6. Рассказывает Юрков

– А, дьявол!

Но что теперь можно было поделать?

– Черти бы тебя взяли!

Пустые слова.

– Да как тебя угораздило?

Никто не мог ответить...

Дымок легкой струйкой еще поднимался из его груди. Он возникал под крышкой приборной секции и слабо вытекал наружу, издавая приторный запах сгоревших бесценных деталей. Растерянный, я стоял над роботом и кричал, словно он мог еще услышать меня.

Я пришел глянуть, как он тут провел ночь, - и нашел только металлическую оболочку со сгоревшим дотла нутром. Что теперь было толку в его сверкающей хромом и эмалью франтовской отделке?

Прибежала Надежда.

– Ты чего это тут раскричался?

И увидела 77-48А.

– Кто это сделал, Юрков? Кто это сделал?

– Не знаю. Может, никто.

– Как это - никто?

– Ну, может, он сам.

Она опустилась перед ним на колени.

– Что ты наделал, Юрков!

В глазах у нее были слезы.

– Не понимаю, - сказал я.

– Зачем это было тебе нужно? Ну, скажи, зачем?

Она расплакалась. Я хотел успокоить ее, но она меня оттолкнула.

– Дорегулировался!
– выкрикнула она. И снова заплакала.

Дымок все еще потихоньку выходил из груди 7748А, - словно душа робота покидала его стальное тело.

– Кто мог предполагать, что этим кончится. Я не знал. Ты знала?

– Я говорила тебе - не трогай! Не трогай! Разве ты послушаешь...

– Ответь, пожалуйста, на мой вопрос. Ты знала, что так получится?

– Я говорила тебе - не трогай! Я чувствовала, что добра от этого не будет.

– Ты знала или ты чувствовала?

Я был зол, как не знаю кто. Мало того, что сгорел 77-48А.

– Я чувствовала, чувствовала, не надо его трогать! Не надо было его регулировать, я тебе это твердила!

– Знаешь, уж коли на то пошло, - я говорил зло и жестко, - я должен тебе сказать, что ты ведешь себя крайне непоследовательно. Ты все время боялась его. Отчего же ты теперь плачешь?

Она залилась слезами.

– Надежда, я считал тебя умной женщиной!

– Юрков, это все из-за тебя, это ты сделал! Зачем ты его вчера раскрутил?..

Словом, некрасивая была сцена. Расстроенные, мы разругались...

Но надо было работать. Мы вызвали наших старичков, и они оттащили то, что осталось от 77-48А, в темный подвал, где были свалены разные ненужные ящики, балки, обломки и прочая всякая всячина. Затем мы распечатали второй контейнер.

– Смотри, Надюша, - сказал я примирительно, - этого зовут 53-67А.