В тот день, когда Грибанова вызвали в военкомат, улицы Москвы с утра высвечивало весеннее солнце. Это вполне соответствовало настроению Грибанова. Ему в последние годы что-то не присылали повесток от военкома. Видно, старость подкралась, думал бывший пехотинец. И вдруг предписание — явиться! Грибанов повеселел. По телефону предупредил директора артели «Заря», где работал мастером, что задержится, и направился по. давно знакомой, давно нехоженой дороге.
Виктор Тельпугов.
МЕДАЛЬ
В тот день, когда Грибанова вызвали в военкомат, улицы Москвы с утра высвечивало весеннее солнце. Это вполне соответствовало настроению Грибанова. Ему в последние годы что-то не присылали повесток от военкома. Видно, старость подкралась, думал бывший пехотинец. И вдруг предписание — явиться! Грибанов повеселел. По телефону предупредил директора артели «Заря», где работал мастером, что задержится, и направился по. давно знакомой, давно нехоженой дороге.
«Стало быть, не совсем еще старье». При этой мысли Грибанов поймал свое отражение в бело-голубой, кудрявой от облаков луже, остановился и вгляделся внимательно. Даже все морщинки с лица будто сдуло весенним ветром!
В комнате, номер которой был указан в повестке, Грибанова встретил молодой лейтенант с рассеянным выражением лица. Мельком глянув на вошедшего, офицер взял у него повестку и сказал: «Садитесь», когда тот уже удобно расположился в клеенчатом кресле.
— Перерегистрация, товарищ Грибанов, ничего не поделаешь, оформим все записи заново. Время от времени полагается, мы с вами люди военные.
— Как же, как же! Все понятно и так. Я вас слушаю.
— Воевали? — Лейтенант нацелился авторучкой в лежавшую перед ним бумагу.
— Как положено.
— Отлично. Так и зафиксируем: участник Великой Отечественной…
— Что верно, то верно, участник. Но лучше бы все но порядку, раз уж мы люди военные.
Лейтенант поправил ремни, широко раскрытыми глазами уставился на Грибанова.
— Финскую тоже обижать не будем, товарищ начальник. Какая-никакая, а война.
— Финскую?!
— Финскую.
Лейтенант запустил в свесившийся чуб пятерню вместе с авторучкой.
— Выходит, вы ветеран! О таких в газетах пишут. И ранены, наверно?
— И ранен, — прямо, как о само собой разумеющемся, ответил Грибанов.
— В каком месте?
— Вот в этом, — Грибанов дотронулся до левого плеча.
Едва заметная улыбка скользнула по лицу лейтенанта.
— Вы меня не совсем поняли. Я спрашиваю, где пуля вас догнала.
Теперь улыбнулся Грибанов:
— А! Пишите — под Выборгом.
— Значит, вы прошли почти всю кампанию?
— Какое там! — Грибанов махнул рукой. — Я из свежего пополнения, с марша прямо в бой. Тут меня и угораздило. Воевал минут шестьдесят, не больше.
— Тяжелое ранение?
— Легкое, пулевое. Очнулся я уже в медсанбате.
— Та-ак, — записывая, протянул лейтенант, — ранен под Выборгом. В Отечественной, говорите, тоже участвовали?
— По силе возможности.
— И еще ранения были?
— Так точно.
— Где и когда?
— Второе — там же, под Выборгом.
— Какое совпадение! В Финскую под Выборгом и в Отечественную?…
— Теперь вы меня не совсем поняли, — поправил лейтенанта Грибанов. — Вторая пуля, представьте, меня отыскала там же и в тот же день.
— Ничего не понимаю. Вы ведь были уже в медсанбате.
— Там и отыскала. Пришел я в сознание — гляжу на себя и в толк взять не могу: левое плечо перевязано, а из правого фонтаном хлещет. Пробую встать — ни черта не выходит. Тут санитар прибежал. «Это шальная, — говорит. — Вот и дырка в брезенте!»
— Так, так, та-ак. Значит, оба ранения получили на Финской?
— Не оба, а два. Это точнее будет.
Офицер был явно смущен своей неловкостью. Записав все, что сказал ему Грибанов, он дальше спрашивать уже не решался — боялся снова впросак попасть. Грибанов заметил это, но виду не подал. Он не спеша достал папиросу, попросил разрешения закурить…
— Конечно, конечно, курите, — обрадовался наступившей разрядке лейтенант. — Может, вам сигарету?
Нет, я больше насчет «Беломора».
Перекурив, вернулись к бумагам. Видя, что лейтенант еще испытывает стеснение, Грибанов пошел ему навстречу:
— На чем мы остановились? На втором ранении?
— На втором! — обрадованно подхватил лейтенант.
— Хорошо. Про контузию писать уже не будем, хоть, откровенно сказать, от нее до сих пор недослышу малость.
— Нет, нет, положено все писать, — сказал лейтенант. — Иные контузии хлеще всяких ран, это я по себе знаю.
— Неужто воевали? Вы ж молодой еще человек, — удивился Грибанов. — Думаю, в войну совсем мальчиком были?