– Я думаю, тебя просто считали мертвым, – отозвался Годелот. – Тебе повезло, что тот ублюдок в лесу не проверил, довел ли дело до конца.

Пеппо лишь молча поежился.

Шотландец снова вскочил:

– Вот же черт! Я думал, мы сейчас едва ли не во всем разберемся, а все только хуже становится. Если этот упырь, брат Ачиль, узнал, что тебя в госпитале искать нужно, – почему Орсо не оцепил весь квартал своими гончими? Ручаюсь, они поймали бы тебя в тот же день. Значит, Руджеро не поделился с полковником новостями. А сам опоздал в последний миг. Похоже, эти двое не такие уж закадычные приятели. Хотя не пойму, чего им делить.

– Ну, это я тебе растолкую. Наследие это паршивое они делят. Если свиток этот и вправду такой чудодейственный – то за него и не такая еще грызня идет, просто мы с тобой не все знаем. Кому ж неохота весь мир взять за холку? Тем более что для этого всего-то и надо, что одного слепого карманника в землю уложить.

Годелот замер, будто споткнувшись. А потом медленно подошел к другу и опустился на тот же ящик.

– А вот тут, Пеппо, закавыка есть. Когда я залез в докторский архив, попалась мне там одна деталь, которая многое меняет. Вещица, которую у нас так рьяно ищут, в документах везде знаешь как называется? «Треть».

Брови тетивщика дрогнули:

– Погоди. Выходит, что этот свиток…

– …это не Наследие, а только его кусок. Ведь если есть одна Треть, должны быть и еще две.

Но Пеппо сидел, покусывая губы и, казалось, не слушал друга.

– Постой, Лотте. Давай-ка по порядку. По легенде, чтобы Наследие ушло в другие руки, надо всех Гамальяно извести. Но если Наследие состоит из трех частей – значит, и членов семьи было как минимум трое. Едва ли кто-то стал бы раздавать такие ценные вещи посторонним людям. Первая была в графстве Кампано. Только, Лотте… Как она вообще там оказалась?

Шотландец нахмурился:

– Треть искали не у графа, а у пастора… – Он замер и медленно поднял на Пеппо глаза. – Погоди… Ты к чему это ведешь?

Однако тот молчал, будто не решаясь высказать свою догадку и ожидая, придет ли друг к тем же выводам. А Годелот вдруг побледнел, рывком придвигая к себе фонарь так, что желтый круг света ударил Пеппо в лицо.

– Вот черт, – пробормотал он, – вот же черт! Как я сразу не сообразил! Глаза! Глаза на твоем портрете! Это были глаза пастора! А ведь Руджеро, чума воронья, меня все пытал, знался ли ты с пастором! – Юноша вскочил и заметался по кладовой. – Так что же выходит? Пастор Альбинони… был никакой не Альбинони? Он был Гамальяно? И… приходился тебе родственником? А тот, кто рисовал твой портрет, слепоту изобразить не сумел и просто добавил те глаза, какие знал. Хотя черт бы меня подрал, если это не самое идиотское из всех наших предположений за последние два месяца.

– Не знаю, Лотте. Я совершенно запутался. Помню, как в день, когда погибли мои родители, в доме что-то грохотало и рушилось. Билась посуда, доски трещали. Там что-то искали, не иначе. Может, такой же кусок свитка, а?

– Чего ж они дом тогда сожгли, идиоты? – проворчал шотландец.

– Черт их знает… – вздохнул Пеппо. – Хотя… Быть может, они просто нашли что искали. И прочие куски уже давно у герцогини.

Годелот задумчиво разворошил волосы:

– А ты ничего из дома не уносил?

– Нет, – оружейник невесело улыбнулся, – я унес только своего любимого солдатика. Мне его какой-то дальний родственник подарил. Такой красивый был… Мама мне даже играть с ним запрещала, говорила, мал я еще для такой игрушки. Только я его там же в лесу обронил.

Шотландец вздохнул и хлопнул друга по плечу:

– Ладно! Где есть вопросы, там и ответы найдутся. А сейчас давай к главному. Покажи мне наконец этот свиток. За болтовней я и позабыть о нем успел.

Пеппо сунул руку под весту и протянул другу ладанку. Годелот почти благоговейно раскрыл половинки распиленного цилиндра и вынул свиток. С минуту он пристально рассматривал его, вглядываясь в мелкий текст на туго свернутом пергаменте и плотный гладкий слой воска, запечатывающий загадочную Треть. Он все еще был погружен в созерцание, когда в плечо ударил твердый кулак.

– Слушай, антиквар, не мучай! – Падуанец раздраженно сдвинул брови. – Рассказывай уж, что за страхи божьи там написаны.

Но Годелот разочарованно покачал головой:

– И рад бы, только нечего рассказывать. Я не знаю этого языка. Тарабарщина какая-то, ни одной знакомой буквы. – Пеппо обескураженно застонал, но шотландец продолжал разглядывать текст. – Знаешь, дружище, – неуверенно проговорил он, – я бы пари держать не стал, но мне кажется, это язык кого-то из восточных безбожников. Сарацинский или еврейский. У пастора Альбинони было несколько книг на этом языке. Я раз одну раскрыл поглазеть – ни беса не понятно, все закорючки на один лад. Но пастор бывал в самой Святой земле и говорил, что там немало мудрых людей, а науки развиты – не чета нашим.

– Час от часу не легче! Так что ж, выходит, чтоб воспользоваться Наследием, мало быть Гамальяно? Надо еще и суметь прочесть свиток?

– Выходит, так, – Годелот нахмурился и задумчиво постучал пальцами по крышке бочки. – Только не думаю, что для герцогини это большая загвоздка. За ее деньги и переводчик найдется, и стихи ей сложит, и еще под бубен спляшет. Только едва ли ему деньги впрок пойдут.

– Вот и учись себе на голову… – пробормотал Пеппо. – Солдат не удержался от ухмылки, но оружейник лишь сжал его плечо. – Послушай, а ведь доктор сам сказал тебе, что он в курсе всей истории поисков. Может, он и есть переводчик? Зачем вовлекать лишнего человека в игру с такими сумасшедшими ставками? Лотте, надо бы выяснить. Такой союзник в этом гадюшнике был бы бесценен.