Шрифт:
Из этого справедливого замечания следует, что теорию социальной лингвистики невозможно строить без ясного понимания социальной природы самого языка, без ясной общей философской концепции.
Из сказанного, однако, не следует, что правильное истолкование социальной природы языка как бы автоматически обеспечивает столь же справедливое осмысление задач социальной лингвистики. Вопрос этот гораздо сложнее. Так, например, советских лингвистов давно объединяет марксистское понимание социальной природы языка, однако проблемы социальной лингвистики до сих пор освещаются ими весьма различно. Глубокое понимание социальной природы языка лишь создает благоприятные условия для столь же глубокого понимания социальной лингвистики, но само по себе первое условие отнюдь не гарантирует успеха второму условию. Движение от первого тезиса ко второму тезису оказывается сложным. Поэтому и среди советских лингвистов имеются различные интерпретаторы не только самого предмета социолингвистики, но и методов ее изучения.
К этому важнейшему вопросу я попытаюсь вернуться в процессе изложения конкретного материала, сейчас хочу обратить внимание на другое – на время возникновения социальной лингвистики.
Как только что было отмечено, возникновение социальной лингвистики в значительной степени определяется тем, о какой социальной лингвистике идет речь: о такой, которая стремилась опереться на марксистское понимание языка и общества или о другой области знания, которая прошла мимо важнейших положений учения Маркса и Ленина. Первая зародилась прежде всего в советском языкознании уже в самом начале 30-х годов, вторая – обычно связывается с именем французского лингвиста А. Мейе, но широкое развитие она получила лишь за последние 20 лет в некоторых зарубежных странах. Разумеется, обе эти по существу различные дисциплины соприкасаются в материале исследования, однако методологические позиции ученых, разделяющих ту или иную доктрину, оказываются принципиально иными.
Как пишут современные историки языкознания, сам А. Мейе считал себя родоначальником социальной лингвистики [217] . Однако при всем уважении к этому выдающемуся специалисту в области всех индоевропейских языков, автору многих капитальных конкретных разысканий, его толкование социальной природы языка было преимущественно декларативным. Так, например, Мейе неоднократно подчеркивал, что задача историка каждого языка заключается в том, чтобы установить, в
«каком соответствии находится социальная структура общества, говорящего на данном языке, и структура языка этой же эпохи» [218] .
217
Mounin G. La linguistique du XX siecle. Paris, 1972, c. 42. – О приоритете A. Мейе в этом вопросе говорит и известный норвежский лингвист А. Соммерфельт (Sommerfelt A. La langue et la societe. Paris, 1938, c. 2).
218
Meillet A. Linguistique historique et linguistique generale. Paris, 1926, c. 17 – 18.
Свою книгу о латинском языке он начинает с утверждения, что
«политическая история Рима и история римской цивилизации должны объяснить нам историю латинского языка» [219] .
Однако ни в этой монографии, ни в других своих публикациях А. Мейе нигде так и не показал, как следует понимать отмеченную им зависимость. На страницах его книг история языка совершается сама по себе, а история народа, говорящего на этом языке, лишь упоминается для соблюдения общего «социологического фона». Читателю самому предоставляется возможность размышлять или не размышлять на тему о том, какая здесь может существовать зависимость между лингвистическим и социальным «рядами». И хотя самому Мейе так и не удалось в своих книгах показать взаимодействие подобных рядов, все же важно, что он отчетливо понимал всю серьезность и принципиальность подобной проблемы.
219
Meillet A. Esquisse d’une histoire de la langue latine. Paris, 1966, c. 5.
Для немарксистской лингвистики такое понимание социальной природы языка было характерно вплоть до начала 60-х годов нашего столетия, когда возникли новые лингвосоциологические проблемы, расширившие круг наблюдений ученых. Впрочем, в методологическом плане здесь, как мы увидим дальше, почти ничего не изменилось.
Иначе складывалась история социальной лингвистики у нас в стране. Интерес к социальной природе языка, ярко выраженный уже у выдающихся русских филологов конца XIX или начала XX в. (у А. Потебни, А. Шахматова, Л. Щербы и др.), после Великой Октябрьской революции 1917 г. заметно расширяется и углубляется. Новое осмысление социальной природы языка возникло, однако, отнюдь не сразу. Работы советских лингвистов 20-х годов еще мало самостоятельны в этом плане.
В небольшой книге Р.О. Шор «Язык и общество» прямо сообщается:
«Задача предлагаемого очерка – изложить в доступной для русского читателя форме новейшие достижения западноевропейской мысли в области социологии языка» [220] .
Примерно такую же цель преследовала и статья M.Н. Петерсона «Язык как общественное явление» [221] . Здесь социальная природа языка понимается прежде всего как своеобразная совокупность всевозможных влияний: влияния путей сообщения на развитие и функционирование языка, влияния школы и расширения образования, влияния больших культурно-промышленных центров и т.д. Хотя подобные влияния несомненны, они все же прямо не отвечают на вопрос о том, как следует понимать социальную природу самого языка, его функций и его назначения. Повторялась уже знакомая нам концепция, согласно которой социальным феноменом является не сам язык, а те многочисленные внешние факторы (сами по себе важные), которые воздействуют на язык.
220
Шор Р. Язык и общество. 2-е изд. М., 1926, с. 3.
221
В сб.: Уч. зап. РАНИОН, т. 1. М., 1927, с. 5 – 20.
В истории советской социальной лингвистики перелом происходит в самом начале 30-х годов. В 1931 г. выходит интересная, хотя и спорная книга Е.Д. Поливанова, в которой делается попытка расширить понимание социальной природы языка [222] . В следующем году публикуется яркое исследование А.М. Иванова и Л.П. Якубинского [223] . Здесь, едва ли не впервые, на конкретном материале была сделана попытка показать социальную природу не только «институтов», влияющих на язык, но и социальную природу самого языка, его различных уровней, особенности его функционирования. Широко была поставлена проблема формирования национальных языков у разных народов, получившая интересную и плодотворную разработку в разысканиях советских ученых 30 – 40-х годов [224] .
222
Поливанов Е. За марксистское языкознание. М., 1931.
223
Иванов А., Якубинский Л. Очерки по языку. М., 1932.
224
См., в частности: Жирмунский В.М. Национальный язык и социальные диалекты. Л., 1936.
Я здесь не стремлюсь дать очерк истории советской социолингвистики. Это особая и важная задача, которая должна быть выполнена в специальном исследовании. Здесь хотелось показать другое: вопреки широко распространенному мнению, хронология социальной лингвистики не может определяться тем или иным годом. Все дело в том, что уже с начала нашего века определились во многом различные концепции социальной лингвистики, каждая из которых имеет свою хронологию. Достаточно напомнить, что и Соссюр в своем знаменитом «Курсе» (1-е изд. 1916 г.), с одной стороны, подчеркивал социальную природу языка, а с другой – призывал изучать язык «в самом себе и для себя» [225] . Разумеется, в этом случае концепция социальной лингвистики должна быть совершенно особой.
225
Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. М., 1933, с. 39 и 207. К истории советской социальной лингвистики: Десницкая А.В. Как создавалась теория национального языка. – В кн.: Современные проблемы литературоведения и языкознания. М., 1974, с. 398 – 415; Брагина А.А. Социологические традиции в русской науке о языке. – Русский язык за рубежом, 1976, № 6, с. 60 – 64.