Благов посмотрел на часы. Прошло всего каких-то пятнадцать минут, которые ему показались вечностью. Михаил не находил себе места и постоянно в мыслях возвращался к обстоятельствам дела.

В станице Тамань загорелся дом. По словам свидетелей, поджог устроил пятилетний местный житель. Мальчик играл с друзьями, сделал непонятный пас рукой, после чего дом загорелся. Дальше показания разнились: «видно ничего не было», «я уже дым увидел», «разящая молния с неба», «сам Перун наказал нерадивого хозяина дома на отшибе».

Мальчишка перепугался, плакал, но вину свою отрицал. До возгорания паренёк называл себя чародеем и грозил всем, что сейчас «всё здесь выжжет, как император».

Мало ли во что играют дети? У мальчишек всегда будет стремление к игре и войне. И всё было бы нормально, если бы не сгоревший дом. Шло к тому, что это просто детская шалость. Мальчика выпороть. Если вольные, то семью оштрафовать, если крепостные – изъять оплату за дом с их князя. Но если окажется, что мальчишка – одно из приключений нашей громовержской семьи, здесь уже всё будет не так гладко.

На пороге кафе появился Крышевский. Высокий, плотный, будто медведь. И как сдаёт все спортивные нормативы с таким пузом, непонятно. На целых пятнадцать лет старше. Иногда Михаилу казалось, что они стали напарниками не случайно. При нём Юра исполнял роль не просто боевого товарища, но и телохранителя. Видимо, Благов-старший настоял, чтобы наследника их славного рода берегли, раз тому не сидится в архиве с бумажками и не заседается в суде. Крышевский без приветствий сел за столик, придвинул к себе остывший завтрак и обратился к Михаилу:

– Слышал новость?

– Доброе утро, Юра. Нет, не слышал, – Благов попытался придать своему лицу полное безразличие. Словно не он смотрел каждые две минуты, то на вход, то на часы.

– Доброе, доброе, – Юрий вытер рот салфеткой. – Вчера скоропостижно скончался князь Велеславский Антон Григорьевич.

– Причина?

– Не говорят.

– Князь был вполне здоров, да и не так стар.

– А ещё владелец газет, пароходов и алмазов. Как думаешь, не дружок ли Чернышёв его приговорил?

Фамилия будущего тестя прозвучала довольно неуместно. Михаилу самому было стыдно признаваться, что именно эта мысль первой возникла и у него. Тринадцать лет назад Чернышёв потерял всё. Владения отдали Велеславскому, а тот не отказался. Но вслух Михаил сказал совершенно другое:

– Я ничего не думаю, ибо не знаю всех обстоятельств. Наших отправили?

– Ага. Не поверишь. Архивный пасюк уже наверняка там.

– Это о ком ты так нелестно?

– О Громове, разумеется.

Михаил почти не пересекался с Константином Громовым. Племянник императора служил в Тайном Департаменте в другом отделе. Гордо носил звание следователя, но никуда за три года своей службы не ездил и не раскрыл ни одного дела – сидел с бумажками. Благов знал, что до работы следователем, Громов служил в авиации. Наверняка по протекторату своего любимого дядюшки. Особых заслуг, казалось, не имел, но награды на груди исправно носил. Не женат. Гриднем был замешан в каком-то скандале, но дело быстро замяли. Почему отправили именно сейчас, на смерть Велеславского, – непонятно. Но начальство не даёт отчётов, просто приказывает.

– Кажется, ты к нему несправедлив.

– Я ко всем несправедлив. Но любопытно, что ж его решили оторвать от нюхания пыли, да прям из столицы отправить на севера. К тому же, кажется, у нас ещё один род загнулся. Не замечаешь странности?

– Поаккуратнее с такими разговорами.

– Император не всевидящ, а ты меня не сдашь.

– Велеславский не последний в роду, у него есть внук.

– Знаем мы того внука. Как же плохо работали наши коллеги, раз какой-то ублюдок выжил.

– Юра, мне не по душе эти разговоры.

– Тут ведь как… Или сердцем черстветь и служить верой да правдой, или голову сложить. Вот вы не боитесь, Михаил Васильевич, что замешкаетесь и пустят вас в расход, а сестричку вашу за какого-нибудь Громова отдадут?

– Мы с ними почти родня.

– А родня будто своих не грызёт.

– Юра, ты же знаешь. На меня у них другие планы.

– И когда свадебка? А то я слышал, старуха Чернышёва лютует. Никаких женихов для милой дочурки. Лишь камень алтарный, земля сырая и вода ключевая. То есть, перспектива самая, что ни на есть, унылая.