Шрифт:
Зато когда пострадает или умрет один из тех, кто отобрал у него все, разграбил его город, перебил у него на глазах его родных, вот тогда-то раб плачет. А почему не плакать? Ведь только тогда ему и позволены слезы. Они ему даже вменены в обязанность. Впрочем, слезы у раба разве не готовы излиться всякий раз, когда за плач не угрожает наказание?
Так говорила, рыдая. И плакали женщины с нею, —С виду о мертвом, а вправду – о собственном каждая горе.19Ни в какой ситуации рабу не позволено выразить чего-либо другого, как только сочувствие своему господину. Вот почему, если среди столь мрачной жизни в душе раба и возникнет некое чувство, способное ее согреть, оно будет не чем иным, как любовью к господину. У раба для способности к любви любой другой путь закрыт – подобно тому, как оглобли, вожжи и удила не дают запряженному коню идти никаким путем, кроме одного. И если каким-то чудом рабу представится надежда некогда вновь стать кем-то, – до какой степени не дойдут его признательность и любовь к тем самым людям, перед которыми его недалекое прошлое должно было бы внушать ему один только ужас:
Мужа, которого мне родители милые дали,Я увидала пронзенным пред городом острою медью,Видела братьев троих, рожденных мне матерью общей,Милых сердцу, – и всех погибельный день их настигнул.Ты унимал мои слезы, когда Ахиллес быстроногийМужа убил моего и город Минеса разрушил.Ты обещал меня сделать законной супругой Пелида,Равного богу, во Фтию отвезть в кораблях чернобоких,Чтобы отпраздновать свадебный пир наш среди мирмидонцев.Умер ты, ласковый! Вот почему безутешно я плачу!20Никто не теряет больше, чем раб; ведь он теряет всю свою внутреннюю жизнь. И он не вернет ее, даже в малой степени, разве что появится возможность изменить свою участь. Таково царство силы: оно простирается так же далеко, как и царство природы. Ведь и природа, когда требуют ее жизненные нужды, заглушает всю внутреннюю жизнь – и даже материнскую скорбь:
Пищи забыть не могла и Ниоба сама, у которойРазом двенадцать детей нашли себе смерть в ее доме, —Шесть дочерей и шесть сыновей, цветущих годами.Стрелами юношей всех перебил Аполлон сребролукий,Злобу питая к Ниобе, а девушек всех – Артемида.Мать их с румяноланитной Лето пожелала равняться:Та, говорила, лишь двух родила, сама ж она многих!Эти, однако, хоть двое их было, но всех погубили.Трупы кровавые девять валялися дней. Хоронить ихНекому было: народ превращен был Кронионом в камни.Их на десятый лишь день схоронили небесные боги.Вспомнила все ж и Ниоба о пище, как плакать устала.21Не передать острее горе человека, чем изобразив его потерявшим способность чувствовать свое горе.
С того момента, как сила приобретает власть над жизнью и смертью другого человека, она так же тиранически правит его душой, как и смертельный голод. Она правит с таким холодом, с такой суровостью, будто власть безжизненной материи. Человек, повсюду чувствующий себя столь слабым, и посреди городов так же одинок, и даже еще более одинок, чем тот, кто потерялся в пустыне.
Глиняных два кувшина есть в зевсовом доме великом,Полны даров, – счастливых один, а другой – несчастливых.…………………………………………………….Тот же, кому только беды он даст, – поношения терпит,Бешеный голод его по земле божественной гонит,Всюду он бродит, не чтимый никем, ни людьми, ни богами.22Но как без милосердия сила крушит несчастных, так немилосердно опьяняет она всякого, кто обладает ею (или думает, что обладает). На самом деле ею не обладает никто. Люди не разделяются в «Илиаде» на побежденных, рабов и просителей, с одной стороны, и победителей и вождей – с другой. Здесь нет ни одного человека, который в какой-то момент не был бы вынужден склониться перед силой. Воины, хотя они свободны и отлично вооружены, не менее других несут бремя ее велений и ударов.
Если же видел, что кто из народа кричит, то, набросясь,Скиптром его избивал и ругал оскорбительной речью:«Смолкни, несчастный! Садись-ка и слушай, что скажут другие,Те, что получше тебя! Не воинствен ты сам, малосилен,И не имел никогда ни в войне, ни в совете значенья».23Терсит дорого платит за свои слова, хотя они вполне разумны и подобны словам Ахилла.
Молвил и скиптром его по спине и плечам он ударил.Сжался Терсит, по щекам покатились обильные слезы;Вздулся кровавый синяк полосой на спине от удараСкиптра его золотого. И сел он на место в испуге,Скорчась от боли и, тупо смотря, утирал себе слезы.Весело все рассмеялись над ним, хоть и были печальны.24Но и сам Ахилл, гордый, никем не побежденный герой, в самом начале поэмы предстает плачущим от унижения и бессильной боли, когда на его глазах увели женщину, что он хотел сделать своей женой, а он не осмелился даже противоречить.
Тотчас покинул,Весь в слезах, друзей Ахиллес и, от всех в отдаленьи,Сел близ седого прибоя, смотря в винночерное море…25Агамемнон сознательно унижает Ахилла, желая показать, кто тут хозяин:
…чтобы ясно ты понял,Силой насколько я выше тебя, и чтоб каждый страшилсяСтавить со мною себя наравне и тягаться со мною!26Но спустя несколько дней сам верховный вождь, в свою очередь, плачет, вынужденный смириться, умолять, и ему еще больнее оттого, что эти мольбы напрасны.27