Пусть перегретый паровозный котел выпустит пар.

Смотри, тут находилась моя дочь.

Полковник нарисовал квадратик и подписал:

Свидетель преступления № 1.

Подумал и добавил крупным нажимом:

Цель № 2.

Тут находилась детская коляска старшины Цаплина с ребенком.

Он нарисовал второй квадратик и написал крупно-крупно:

Ребенок!

И вообще, лейтенант, в песочнике было много детей.

И он нарисовал овал, который густо истыкал точками.

И надписал:

Дети!

На моих глазах вечерний двор превращался в пионерский утренник.

Вот сектор обстрела.

И полковник отвел от точки, которая изобличала Грудина, влево и право длинные тараканьи усы, которые густо заштриховал и надписал печатными буквами боевой задачи:

Сектор обстрела.

Кошмарный луч пальбы захватывал весь двор и даже слегка изгибался, вправо прижимаясь к окнам соседнего дома.

По ходу слово "говнюк" было сокращено до одной буквы "Г".

Грудин.

Посмотрев критически на картину побоища, полковник решительно увеличил площадь обстрела. Теперь штриховкой было накрыто полгородка, словно Грудин палил из автомата, а не из мелкокалиберной винтовки. И не с крыльца, а из дота.

Сам видишь, откинулся полковник на спинку стула, отшвырнув карандаш.

Этот мерзавец угрожал своей пальбой десятку детей!

Цаплин обнаружил дробь в коляске!

Моя дочь, наверное, тоже чудом не ранена!

Вот ее рапорт.

На листе, вырванном из тетрадки, я успеваю заметить:

Полковнику Охальчуку от дочери Охальчук.

Папа, я гуляла во дворе с Джерри в 20.10, когда попала под прямой перекрестный огонь...

Полковник отнимает листок и вычеркивает все упоминания о спаниеле.

При чем здесь Джерри? Собаку вообще не упоминай!

И накладывает резолюцию:

Лейтенанту Королеву!

Возбудить уголовное дело по факту стрельбы в военном городке против говнюка лейтенанта Грудина.

И подпись:

Полковник Охальчук.

Смех смехом, а прекратить этот абсурд под силу только военному прокурору, да и то не сейчас, а только в тот момент, когда я приеду с законченным делом и поставлю Парнова перед фактом.

Короче, утро в тот день над батальоном так и не наступило, ни единый луч солнца не проник сквозь кучу мировой мглы, которая легла полковничьим брюхом на окрестности Бишкиля.

Сам полковник уехал навсегда в город, чтобы быть поближе к любимцу.

Тем временем ко мне в кабинет трусливой цепочкой шли старшины и офицеры из числа тех, у кого были дети и которые жили в домах вокруг двора, где разыгралась трагедия. Все в один голос клялись, что в тот поздний час двор кишел детьми, которых пришлось чуть ли не спасать от фашиста, который де был пьян, безобразно матерился, нарушая общественный порядок, стрелял в детей не из одной, а, кажется, сразу из двух мелкашек и, по словам жены сержанта Цаплина, был в черных сатиновых трусах и делал непристойные намеки... Она же прикатила к штабу вещдок - детскую коляску, тент которой дробь продырявила с такой густотой шила, что оставалось только развести руками, каким чудом уцелел краснощекий бутуз.

Его густой рев был тоже мне предъявлен вместе со справкой, которую подписал наш трус военврач Иванков с диагнозом: "нервное перевозбуждение младенца".

Если бы я был своим, каждый бы дал понять: "Да вру я, вру; пиши, что надо, а я подпишу", но я был чужак, университетский подкидыш, и потому приходилось лезть из кожи, лгать из необходимости, преодолевая стыд и понимая по моим глазам (взятым напрокат у Станиславского): не верю.

Хертогенбос.

Один человек был любовником жены пекаря. Как-то ночью он был у нее в постели и увидал, что домой возвращается муж. По совету любовницы (притворись свиньей!), он поспешно бросился в свиной хлев, который находился под лестницей, но замешкался. Войдя в дом, муж услышал подозрительный шум в хлеву и спросил испуганно: кто это? Тогда любовник стал хрюкать по совету любовницы, но хрюкал так неестественно, что пекарь недоверчиво спрашивал все испуганней: кто это? кто это? кто это?!

Тогда любовник сам, теряя от страха голову, простонал как можно жалобнее: "Это я - жалкая свинья". Пекарь так испугался, что в ужасе кинулся вон из дома к соседям, крича о том, что в его свинье спрятался дьявол. Тем временем любовник благополучно сбежал.

Бишкиль.

(Продолжение глупости.)

Иду в расположение трубного батальона допрашивать Грудина.

У вражеской части все приметы войны.

Напротив КПП демонстративно стоит наша штабная машина с раскрытыми дверцами, где за рулем дремлет на солнцепеке зять Охальчука, здоровенный санитар медсанчасти, на лице которого написан сплошной мат-перемат. Тут же загорают солдаты, не меньше десяти человек, правда, без оружия. Не хватает только переносной петли для суда линча и знойных техасских прерий времен ку-клукс-клана, чтобы повесить мазурика.

В трубном батальоне тоже объявлена повышенная боевая готовность. На вышках торчат по два автоматчика. Ворота наглухо заперты. Офицер с вышки наблюдает за мной в бинокль, солнце вспыхивает на окулярах.

Предъявляю документы на КПП и попадаю прямо к командиру части полковнику Семейкину, который нехотя вызывает бедолагу для допроса.

Явление героя.

Грудин - тщедушного облика человек с куриной грудью, почему-то вызывает у меня исключительно куриные аллюзии.

Он заметно напуган.