***

В тот день с утра стояла отменная зимняя погода. Солнце. Мороз не крепче десяти градусов. Ни малейшего ветерка. По извилистой тропе, круто взбиравшейся к заставе, из поселка возвращался Прохоров. Высокий, статный, в седле он держался прямо, свободно, как влитой. Настроение было веселое, и он мурлыкал себе под нос:

Мы – Красная

Кавалерия. И про нас

Былинники речистые

Ведут рассказ

О том, как в ночи ясные,

О том, как в дни ненастные

Мы смело,

Мы гордо в бой пойдем!

Позади, на веревке, привязанной к седлу, тащился молодой ослик, навьюченный продовольствием и почтой. Секретные пакеты, как всегда, Прохоров вез за пазухой. Мало ли что?

Тишина стояла такая, что хруст снега под копытами лошади и ослика слышен был, казалось, в самом низу, в поселке, откуда он выехал еще с рассветом. Иногда слышался звук падения снежного кома, сорвавшегося с еловой лапы, или хруст сухой ветки, обломившейся под тяжестью присевшей на нее птицы.

Солнце уже начало опускаться, когда Прохоров впервые ощутил легкий порыв ветерка, который едва коснулся его щеки и тут же легонько зацепил искристую поверхность снега, закружив несколько сверкающих снежинок. Прохоров посмотрел на небо, еще совсем недавно такое чистое и ярко-синее. Неизвестно откуда потихоньку наползали мглистые облака, порой заволакивая ослепительное горное солнце.

«Успеть бы до пурги», – подумал Прохоров и прибавил ходу. Лошадь нехотя пошла чуть быстрее. Но чувствовалось, что животное устало.

«Ничего, успеем. Вон уже и Орел-камень. До заставы часа полтора-два пути. Не больше. Если, конечно, за это время пурга не разгуляется».

Обогнув Орел-камень, Прохоров услышал жалобное, едва различимое повизгивание. Лошадь насторожилась и опасливо фыркнула. Прохоров остановил ее и спешился. Скуление доносилось из-под разлапистой ели, недалеко от тропы. Сняв с плеча карабин, старшина прикладом раздвинул лапник и увидел волчье логово, в котором шевелился и отчаянно скулил небольшой серый комочек. Он протянул руку и вытащил волчонка, маленького, еще слепого. Двое других волчат уже замерзли, а третий был еще жив. Трясся весь от холода в руках у старшины и продолжал громко скулить. Видать, волчицу недавно кто-то из заставы подстрелил. А, может быть, и где в другом месте погибель нашла – Бог ее ведает.

Пожалел старшина волчонка, посадил за пазуху, где лежали секретные пакеты, и двинул на заставу. Пурга уже начинала набирать силу. Порывистый ветер, поминутно меняя направление, кружил поземку, свистел меж ветвей вековых кедров, елей да сосен и обжигал щеки. Лошадь поскальзывалась на камнях, спотыкалась о корни деревьев. А волчонок за пазухой, угревшись, мирно посапывал. Временами он вздрагивал, издавая такие жалобные звуки, что даже у бывалого бойца Прохорова начинало щемить сердце.

Тем временем пурга успела набрать полную мощь, и стало почти совсем темно. В двух шагах уже ничего не было видно, а ветер люто завывал в ветвях деревьев, в дуплах, в расщелинах скал и с дикой силой отчаянно хлестал Прохорова по лицу колючей снежной крупой. Но до заставы оставалось уже недалеко. Вон за тем скалистым отрогом поворот направо, а там и до КПП – рукой подать. Но тут ветер завыл, засвистел и захлестал по лицу так, что Прохоров даже потерял из виду тот самый отрог, служивший ему последним надежным ориентиром. А когда ветер снова умерил на мгновение свой пыл, откуда-то слева, из-за ближайших кустов послышался протяжный волчий вой. Конь вздрогнул, рванулся вправо и взвился на дыбы, так, что Прохоров еле удержался в седле.

– Стоять!.. Стоять, едри твою в печенку!

Привычным движением Прохоров вскинул карабин и, сидя вполоборота налево, выстрелил в темноту, откуда доносился вой. Совсем рядом послышалось душераздирающее скуление и хруст сучьев, ломаемых волчьей тушей.

– Ага, мать твою поперек! Не нравится? Вот тебе еще одна! – и Прохоров грохнул еще раз в темноту на звук.

Лошадь инстинктивно рванулась вперед галопом, дернув за собой осла. Привстав на стременах, Прохоров с трудом сдержал ее. И тут из-за дерева послышалось:

– Стой, кто идет!

– Старшина Прохоров!

– Пароль!

– Картечь! Ответ?

– Хомут!

– В чем дело, Прохоров? Зачем палить начал?

– Волки, Игначков! Кажется, одного зацепил. Утром посмотрим и на заставу притащим, если пурга уляжется да свои не раздерут.

Сквозь пургу было видно, как с заставы уже бежали на выстрелы.

– Игначков! Что там случилось, Игначков?

– Все в порядке! Прохоров приехал!

– А палил кто?

– Волки напали, сволочи! Почти у самой заставы. Вишь, как обнаглели, сучьи дети! Чего стоишь? Отвязывай ишака! Пошли на заставу, окоченел весь, – не сказал, а прохрипел в ответ Прохоров.

***

В дежурке жарко горела печка. Бойцы сушили валенки, портянки, шинели. Отряхнувшись от снега, вошел Прохоров и, сбросив прямо на пол огромные меховые охотничьи рукавицы, стал развязывать башлык. А за окнами в кромешной тьме люто бесновалась, свистела, выла и чем-то хлопала злая пурга.

– Пакеты доставил?

– Так точно, товарищ капитан. Сейчас, дайте хоть чуть рассупониться.

На столе затрещал полевой телефон. Капитан Диденко схватил трубку.

– Я Ураган! Я Ураган! Ураган слушает! Окунь! Окунь! Вас слышно, но очень плохо! Я это! Я, товарищ Кияшко! Да нет, здесь Диденко! Это Вы – Кияшко, а я – Диденко – Вас слушаю! Алло! Алло! Да, да! Карета, запряженная парой, прибыла! Да, сию минуту, пару секунд, как прибыла! Вот и докладываю. Доставил! Все доставил, говорю! Нет, не успел! Он только протянул их мне. Прочитаю – немедленно доложу! Есть! До связи!