Вика нехотя открывает глаза. Солнце пробивается сквозь жалюзи и узкими полосами лежит на полу; на ковре, на подушке. В большой пустынной комнате две кровати -- большая и маленькая, Викина и Мишуткина.

Мишутка спит на боку, сбросив одеяльце. Жарко бурому плюшевому медвежонку в Африке.

Вика соскакивает на пол и выходит на лоджию. Лоджия большая, как комната, только вместо одной стены вьются бугенвиллии. Вика зовет их "календариками": на каждое время года у бугенвиллии разные цветы. Теперь цветы синие -- значит, в Египте весна.
– - Алла-алла-алла!
– - тянет муэдзин на одной ноте.

Вика будто бы даже видит его на верхушке минарета: желтолицый старичок в чалме, с редкой седой бородкой, кричит, закатывая к небу глаза.

Но никакого муэдзина нет. В мечети магнитофон, а под ку-полом минарета -- громкоговорители.

С берега Нила подает голос старая церковь, гулко ухает колокол. И в церкви нет звонаря: электронные часы включили механизм, и сквозь голос муэдзина прорывается: умм, умм, умм!

Мечеть слева на площади. Минарет над ней легкий, резной, весь просвечивает, -- он будто свит из легкого утреннего воздуха, а камень только для того, чтобы очертить тонкий силуэт.

У открытых дверей -- обувь молящихся. В мечеть нельзя входить обутым. Подальше от порога -- обувь попроще: деревянные и кожаные шлепанцы. Ближе к дверям -- модные туфли с длинными носами.

Сегодня воскресенье, будний день, обуви у мечети мало.

Напротив, через узкую улицу, особняк в пять этажей. Это дом Азы и Леми.

Вот и вся семья в окнах третьего этажа. Разувшись, опустившись на колени, сидят на молитвенных ковриках. Сложили руки у лица, смотрят в небо, задумались. А может, разговаривают со своим богом -- аллахом, советуются о своих сегодняшних делах. Потом вдруг низко кланяются, почти касаясь лбом пола, и медленно распрямляются, проводя руками по лицу, будто умываются из ручья.

Отец Азы и Леми -- грузный, с редкими волосами, гладко зачесанными назад, с выпуклыми глазами, в белом европейском костюме. Распрямляясь, он поворачивает руку и смотрит на часы. Отцу Азы и Леми всегда некогда, Он деловой человек. "Бизнесмен средней руки", как говорит о нем папа.

А что значит -- "средней руки"? Наверное, совсем никудышный...

Аза я Леми тоже старательно кланяются и смотрят в небо, секретничают с аллахом о своих девчоночьих делах.

Вот Леми подняла глаза, увидела Вику сквозь зеленую зававесь бугенвиллий. Улыбнулась и шепнула что-то Азе. Мать, хмурясь, окрикивает дочерей и, не глядя на Вику, закрывает жалюзи.

Вика отворачивается. Действительно, нехорошо подглядывать. Она смотрит направо. Там посольство Таиланда. Во дворце слуги моют посольские машины с пестрыми флажками, на крыльях.

В посольстве неинтересно, там вся жизнь идет за высоким забором-решеткой, за тяжелыми опущенными портьерами. У ворот, заложив руки за спину, скучает арабский полицейский в белом пробковом шлеме.

Из-за посольства выплывает огромный "кадиллак". Растянулся почти на пол-улицы. В широкой зеркальной крыше автомобиля отражаются дома: Азы и Леми и русская колония, узкая полоска неба и солнце.

Неужели одно и то же солнце светит над всем миром? И над Марфином -такое близкое, чистое, красное, на которое можно смотреть по утрам не щурясь. И над Каиром -- бледное, будто выгоревшее наполовину, уставшее раскалять камни города, вы-жигать пустыню. Совсем разные солнца.

– - Алла-алла-алла!
– - кричит магнитофонный муэдзин с минарета.

Умм! Умм! Умм!
– - гремит электронный звонарь в невидимой, церкви.

– - Фрауля! Фрауля!
– - поет торговец клубникой.

Он несет большую плетеную корзину на голове, сверху его не видно, только корзина с розовой клубникой плывет по улице.

Фыркают моторы в посольском дворе.

Муэдзин зовет на утреннюю молитву -- значит, шесть часов утра. Каир уже на ногах. Спешат в магазины слуги и те, у кого, нет денег на слуг. Открываются офисы, кинотеатры и музеи -- надо успеть сделать ровно половину дел до полудня, до того, как солнце зальет улицы раскаленным маревом, загонит все живое в тень. Тогда вымрут улицы египетской столицы. Люди попрячутся в прохладные холлы, в комнаты, в каморки, под разноцветные зонтики чайных и кофеен и будут пережидать жару;

Но пока утро. Аромат цветов еще не перебит испарениями бензина. Освеженная ночной прохладой, пахнет каждая травинка. С берега Нила доносится запах эвкалиптов и жасмина. Слева -- в конце улицы -- Нил. Справа за домами -- канал Бахр-эль-Ама. Между ними вытянулся остров Гезира. В северной части острова -- Замалек: район богатых видя, особняков, посольств. Здесь не место слепым каменным лачугам, которыми забит Старый город. В Замалеке -- колония советских специалистов, особняк в четыре этажа с плоской крышей.