Вскоре был издан закон, временно признающий иностранные степени докторов медицины. Так я стал врачом-офицером и прошел подготовительный курс. Нас называли каторжниками, скованными общей цепью. На нас, действительно, стоило посмотреть. Смешно снова оказаться солдатом и подвергнуться испытаниям. Потом нас отправили в госпиталь.

Жизнь там была крайне однообразной. Я удивлялся, как много нам удавалось выпивать чая. Мой ординарец будил меня словами: "Чашка восхитительного чая", потом чай за завтраком, 10-часовой чай, 4-часовой чай, чай за вечерней закуской.

Наш командир был офицером запаса и еще не доказал свою деловитость. Все писалось в 3-х экземплярах и регистрировалось. Через год мы избавились от него. Полковник регулярной армии занял его место. Он пригласил нас и сказал: "Джентльмены, вы одновременно врачи и офицеры. Я верю, что вы ответственные люди и знаете свое дело. Я предлагаю вам почаще использовать телефон, а не ручку". Мы почувствовали облегчение, что он не страдал болезнью "красный солитер". Поток больных удвоился без лишней затраты времени.

Главная сестра моей палаты, доброволец из Ванкувера была нежной и сексуальной, способной и к тому же одной их квалифицированнейших и надежных людей, которых я когда-либо встречал в своей жизни. Я настолько сильно уважал ее, что никогда не приставал. Лиса и кислый виноград? Возможно.

Больные, конечно же, были распределены в соответствии с принадлежностью к той или иной расе. Разделение на белых и черных после возникновения апартеида в 1946 году возросло, но ни на минуту не верьте, что при более либеральном режиме Яна Смита будет хоть какой-то налет социального равенства. Белые назывались европейцами, а черные туземцами, ни одному туземцу не разрешалось спать в одном доме с европейцем или пользоваться тем же туалетом. У них были отдельные автобусы и отдельные кварталы.

Я видел две формы умственного расстройства среди туземцев. Одна встречалась у урбанизированного туземца, который говорил по-английски и по-африкански, на исковерканном датском. Он страдал неврозом беспокойства в тяжелой форме. Необученный туземец родом из Крааля, места разработок природных ископаемых, страдал шизофреническим типом невроза. Я не мог с ним иметь дело даже через переводчика и отослал его к знахарю, потом он вернулся вылеченным.

Европейские неврозы имеют обычно яркие ярлыки, хотя это очень упрощено. Обычно у англичанина наблюдается невроз характера, у евреев — истерия, у немцев — компульсивные особенности.

Для моих коллег постепенно становилось ясно, сколь много существует психосоматических заболеваний. Начальник медицинского отделения внутренних болезней сказал в начале нашего знакомства: "За каждым неврозом скрывается язва желудка". А в конце: "Перлз (американский обычай очень неодобрительно относится к обращению только по фамилии, за исключением крайне дружеского обращения), Вы были правы. За каждой язвой желудка скрывается невроз". Я был польщен. Я даже простил его небрежность по отношению ко мне.

У меня воспалился палец на правой ноге. Он болезненно разбух. Этот человек диагностировал подагру. Это взбесило меня. Я и подагра — несоотносимые вещи. Несмотря на его лечение, боль стала нестерпимой. Я настоял на рентгене. Была обнаружена трещина слева снизу от предыдущего перелома. Небольшая операция, и я выздоровел через неделю.

У меня было множество травм от езды на мотоцикле и от других спортивных мероприятий, но только одна более серьезная травма — сотрясение после очень тяжелого падения на катке. К счастью, не было ни перелома, ни остаточных явлений повреждения мозга.

Первое признание пришло ко мне после одного из моих так называемых чудесных исцелений. Один солдат страдал от болезненных больших рубцов, которые проходили по всему телу. Его послали ко мне, когда уже все средства были исчерпаны.

Психиатрический диагноз никогда не ставится из-за отсутствия неврологических или сходных признаков. Должны быть в наличии явные психологические симптомы. В глазах этого солдата жило глубокое отчаяние и нечто еще удивительное. Конечно, в армии у нас не было времени заниматься психоанализом или любой другой длительной формой психотерапии. Я дал ему пентотал и вспомнил, что он был в концентрационном лагере. Я заговорил с ним по-немецки, ввергнув его вновь в состояние крайнего отчаяния и открыв тем самым заблокированный плач. Он, действительно, выплакал все, что было у него на сердце, или лучше сказать, под кожей. Он проснулся в состоянии замешательства, затем он пробудился действительно и испытал сатори, ощущение полноты и свободы в мире. Наконец, он оставил концентрационный лагерь и был с нами. Рубцы исчезли.

Показательные исцеления, аналогичные этому, крайне редки. Обычно приходилось делать много тяжелой, нудной работы, когда я хотел использовать психотерапию.

Звонок! Перерыв. Заходи, Г. Угощайся марципаном. Грета, моя сестра, проявляет ко мне любовь, высылая самые изысканные сладости. Я скупо делюсь или не делюсь.

Я рассказал Г. великолепную вещь, которая происходит со мной. Я стал признавать себя, собственную нежность, свой расчет времени, собственную ясность видения. Оно отличается от моей жажды признания, этого однообразного и короткоживущего подкрепления.