Всю зиму 1894/95 года я прожила у Сатиных в Москве на Арбате, в Серебряном переулке. Это был небольшой деревянный особнячок. Внизу помещался зал с роялем, спальня дяди и тети, столовая, комнаты Саши и Наташи с Соней. Соня уступила мне свое место, а сама устроилась во втором этаже, где были две или три комнаты. Сережа в ту зиму снова жил у них. Его комната – довольно просторная и светлая – была единственная в третьем этаже.

У него стояло пианино, на котором он весь день занимался.

Утром все уходили на занятия, кто куда: Саша Сатин – в университет, где он учился, Наташа – в гимназию, а Сережа садился за пианино. Я почти весь день проводила в его комнате, сидя рядом с ним и слушая его игру. Он с величайшим наслаждением мог часами играть произведения своих любимых композиторов: Шумана, Шопена, Листа, Вагнера, Грига, Глинки, Мусоргского, Римского-Корсакова и его кумира Чайковского. Играя пьесы Шумана, он говорил:

– Послушайте, как это смело.

Его любимым французским композитором был К. Сен-Санс. С музыкой же Г. Берлиоза он в то время совсем не был знаком. Помню, с каким удовольствием мы слушали в Московской филармонии концерт под управлением Э. Колонна, известного французского дирижера. Сережа очень восторгался его исполнением «Прялки Омфалы» Сен-Санса. Никогда не забуду, как Сережа исполнял Ноктюрн c-moll Шопена. Он выделял октавы в левой руке на протяжении всей первой части.

В свободные от уроков минуты Наташа прибегала наверх к Сереже. Это не нравилось ее матери, которая часто перехватывала Наташу на втором этаже, пробирала ее и ворчала на нее. В своем четвертом Музыкальном моменте Рахманинов даже изобразил в партии левой руки воркотню тети Вари. Но как тетя ни запрещала Наташе сидеть у Сережи, все же каждый день она находила свободную минутку, чтобы прибежать к любимому двоюродному брату.

Как хорошо втроем мы проводили время, как много беседовали о музыке! Однажды нам Сережа заявил:

– Сегодня вечером буду вас знакомить с «Хованщиной» Мусоргского. Буду вечером играть в зале на рояле.

Можно себе представить, какое наслаждение было слушать это гениальное произведение в исполнении Сережи. Сам он очень увлекался, играл и подпевал. Часто приходил к Сереже скрипач Н.К. Авьерино. Они играли скрипичную сонату Грига, которую Рахманинов впоследствии исполнял с Ф. Крейслером. Сережу часто навещали товарищи – Юрий Сахновский и Михаил Слонов. Однажды последний пришел с кипой романсов Грига и сказал:

– Как жаль, что эти чудные романсы мало известны публике; они без русского текста. Переведите мне, Людмила Дмитриевна, дословно немецкий текст, и я обращу его в стихотворную форму. – Я с удовольствием исполнила его просьбу, и когда он через некоторое время снова пришел, то все мне спел по-русски.

Почти каждый вечер Сережа уходил к своим знакомым Лодыженским. Анна Александровна Лодыженская [133] была его горячей платонической любовью. Нельзя сказать, чтобы она имела на него хорошее влияние. Она его как-то втягивала в свои мелкие, серенькие интересы. Муж ее был беспутным кутилой, и она часто просила Сережу ходить на его розыски. Наружность Анны Александровны нам с сестрами и Наташей не нравилась. Только глаза были хороши: большие цыганские глаза; некрасивый рот с крупными губами. У нее была сестра – известная цыганская певица Н.А. Александрова, прекрасно исполнявшая таборные песни. Александрова, по просьбе Сережи, пела исключительно только таборные песни, которые приводили его в восторг. Он ценил их оригинальность и красоту. Особенно ему нравился один напев, который стал темой «Цыганского каприччио».

Во время моего пребывания в Москве я часто получала письма от сестер. Однажды утром пришло письмо от сестры Татуши, в котором сообщалось, что молодой человек, к которому я была неравнодушна, женится. Это известие поразило меня в самое сердце. Весь день я крепилась и даже была в филармонии, но, когда вернулась домой и осталась с Наташей, у меня сделалась страшная истерика.

В тот вечер Сережа вернулся, как обычно, в двенадцать часов ночи от Лодыженских. Наташа выбежала ему навстречу со словами:

– Сережа, иди скорей, я не знаю, что мне делать с Лелей!

Сережа поспешно вошел в комнату, сел около меня на постель, стал меня гладить по голове и ласковыми словами старался утешить. Он ушел только тогда, когда я успокоилась. С этого дня он первый читал письма, которые я получала из дома, и, если что-нибудь из их содержания могло меня огорчить, рвал их, чтобы я не расстроилась. Когда я сидела у него в комнате, он все время следил за моим лицом и если видел хоть тень грусти, то сейчас же начинал гладить мои руки и рассказывать что-нибудь веселое. Никто не умел так сочувствовать чужому горю, так деликатно и серьезно утешать, как Сережа. В каждом человеке он умел найти хорошую черту его характера, хвалил ее, и уронить себя в его глазах никто бы не решился. Обаяние его личности было огромное. Его душа часто тосковала и грустила, но это не мешало ему бывать иногда веселым, шутить и смеяться. Он так заразительно хохотал, что невозможно было не присоединиться к его смеху.

Жизнь в доме Сатиных протекала очень тихо. Гостей почти никогда не было. Только сестра тети Вари – Мария Аркадьевна Трубникова – часто заходила со своими двумя дочерьми. Младшая из них – Нюся – была худенькой, бледной девочкой. Сережа очень хорошо относился к своей тете и двоюродным сестрам. Маленькую Нюсю брал на колени и нежно с ней разговаривал. Девочка очень привязалась к своему большому двоюродному брату. Вообще со всеми своими родными у него были довольно холодные отношения. Исключение составляли двоюродный брат Аркаша Прибытков с женой Зоей и их маленькая дочка Зоя, которых он очень любил. Они жили в Петербурге, и когда Сережа приезжал в Петербург, то с удовольствием проводил с ними время.

Лето 1895 года мы были опять все вместе, то есть Сатины, Сережа и наша семья прожили в любимой Ивановке. В это лето Сережа занимал комнату в большом доме во втором этаже. У него стояло пианино, и он, как всегда, аккуратно по часам занимался то фортепианной игрой, то композицией. Мне очень понравился романс «Я жду тебя», который он мне тут же посвятил 10. Наташе уже был посвящен романс «Не пой, красавица, при мне», Татуше – «Сон», который он считал особенно удачным.

Наши родители любили Сережу, но в то время еще не видели в нем замечательного музыканта. Они только пожимали плечами и качали головой, удивляясь, что четыре девушки так ухаживают за молодым человеком. Любили мы, как и прежде, сидеть в молодом парке на траве под березками. Там мы вели самые задушевные разговоры и предавались мечтам. Делился Сережа мечтами о путешествиях. Больше всего тянуло его на остров Цейлон. Туда, однако, он так никогда и не поехал, хотя изъездил впоследствии немало мест в Старом и Новом Свете.