Если бы жителям Древней Англии действительно довелось увидеть своими глазами зеленые травяные просторы, они бы наверняка назвали их словом emnet, и нетрудно догадаться, как дальше развивались бы события, — там очень удобно пасти коней и заниматься верховой ездой. В любом случае вполне возможно, что они видели такие луга до переезда с материка на остров.

Толкин также наверняка знал, что довольно своеобразный и весьма ограниченный набор слов, использовавшихся для обозначения цветов в древнеанглийском языке, — grey (серый), dun (мышастый), fallow (сивый) и так далее — совпадает с названиями лошадиных мастей. Он использовал одно из них в качестве клички, которую носил конь Арагорна Хазуфел, что на современный английский язык можно перевести как «темная шкура».

Еще одним доводом в пользу того, что лошади занимали важное место в жизни англосаксов, может служить слово eored, которое Эомер использует в самом начале главы про конников Ристании, обращаясь с приказом к Эотану: «Выстрой эоред на дороге». Это слово из той же самой категории, что и sigel-hearwa, которое никогда не встречалось ни в одном из имеющихся у нас литературных источников и было «вычислено» редакторами в качестве объяснения ошибки, закравшейся в строчку в стихотворении. В строке 62 древнеанглийской поэмы «Максимы» (Maxims) мы находим такие слова: «Eorl sceal on eos boge, worod sceal getrume ridan», то есть «earl shall [go] on horse’s back, warband (worod) ride in a troop» («Предводитель едет верхом на лошади, армия гарцует в строю»). Слово worod здесь выглядит неуместно, нарушая общую аллитерацию, оно неправильно написано, да и в любом случае англосаксонские военные отряды обычно передвигались пешим строем (см. выше), а не верхом. Редакторы решили эту проблему, вычеркнув слово worod и добавив вместо него со звездочкой *eored, то есть «конный отряд», и именно это слово Толкин сумел правильно вписать в контекст при создании образа ристанийцев.

Таким образом, вполне возможно, что предки современных англичан не так уж чурались верховой езды, как можно предположить из более поздних летописей. В конце концов, их потомки впоследствии оказались страстными лошадниками.

Конники Ристании, как и многое другое у Толкина, представляют собой собирательный образ, в основе которого лежит множество различных источников. Они сочетают в себе одновременно старину и современность, чужеродное и привычное, обнаруженное в результате научных изысканий (как, например, слово *eored) и совершенно прозаичное (например, топоним Эмнет).

Очевидно, что, придумывая их нравы и обычаи, Толкин черпал вдохновение главным образом в древнеанглийском эпическом произведении «Беовульф», с которым был очень хорошо знаком. Дворец Теодена, как и замок Беовульфа, называется Медусельд, а крепость вокруг него — Эдорас (см. строку 1037 в «Беовульфе»[48]). В главе «Конунг в Золотом Чертоге» мы видим, что правила приветствия и приема чужестранцев полностью совпадают с церемонией, описанной в «Беовульфе». В поэме Беовульфа и его дружину встречает датский дозорный, который, выслушав их речи, самостоятельно решает пропустить прибывших и сопровождает в чертог конунга Хродгара. Там он их оставляет на попечение стража-привратника, который вынуждает гостей ожидать снаружи, а сам отправляется известить конунга об их прибытии. Затем привратник возвращается, приглашает их войти, но лишь при условии, что все свое оружие они сложат у дверей: «А ваше оружие покуда оставьте тут, у порога, щиты и копья»[49]. Беовульф входит в зал, где его приветствует конунг, но вскоре ему приходится выслушивать недоброжелательные речи, граничащие с оскорблением, от советника конунга, «сидевшего в стопах у владыки Скильдингов».

Все то же самое мы видим и в «Двух твердынях». Гэндальфа, Арагорна и их спутников возле крепостных стен встречает страж, который проводит их к привратникам и произносит почти те же слова, что датский дозорный в поэме. В «Беовульфе»: «А я возвращаюсь хранить границу от недругов наших!» У Толкина: «А мне — обратно, к воротам». В «Беовульфе» нет сцены, которая напоминала бы препирательства Гаймы и Арагорна по поводу требования оставить оружие у дверей (Беовульф, как и Беорн в «Хоббите», разумеется, предпочитает сокрушать противника голыми руками, так что оружие ему без надобности). В то же время показательно, что у Толкина сцена конфликта возникает не в самом начале этой цепочки событий, а гораздо позже. В древнеанглийской поэме она разыгрывается в тот момент, когда дозорный из береговой дружины решает, стоит ли ему поверить Беовульфу на слово и пропустить его и его людей к конунгу. После некоторых размышлений он оглашает свое решение, произнося примечательные в своей афористичности слова, по поводу которых редакторы и переводчики уже сломали немало копий:

AEghwae?res sceal

scearp scyldwiga gescad witan,

worda ond worca.

Я бы перевел это на современный английский так: «A sharp shield-warrior must be able to decide, from words as well as from deeds» («И сам ты знаешь, что должно стражу-щитоносителю судить разумно о слове и деле») (подразумевается, что по поступкам может судить любой глупец, а признаком ума является способность принимать правильные решения до того, как те или иные события произошли). Толкин явно размышлял над этими словами и решил заимствовать их для своей книги, слегка изменив формулировку, но не меняя сути. После того как Гайма принуждает Арагорна, Леголаса, Гимли и Гэндальфа оставить ему на хранение все, что бесспорно является оружием, возникает вопрос о том, как поступить с посохом Гэндальфа. Следует ли считать его оружием? «Посох в руке волшебника может оказаться не подпоркой, а жезлом», — говорит Гайма, и последующие события скоро покажут, что он был прав — и что Грима Гнилоуст предвидел как раз такой исход. Однако Гайма принимает решение оставить посох Гэндальфу:

«Однако ж в сомнении мудрость велит слушаться внутреннего голоса. Я верю, что вы друзья и что такие, как вы, не могут умышлять лиходейства. Добро пожаловать!»

(«in doubt a man of worth will trust in his own wisdom. I believe you are friends and folk of honour, who have no evil purpose. You may go in»).

Эти три фразы практически дословно воспроизводят слова датского дозорного в «Беовульфе». Первое предложение является парафразом максимы, о которой говорилось выше. Второе перекликается с его словами: «Я вижу ясно, с добром вы к Скильдингу путь свой правите». А третье — с его разрешением: «Теперь идите». Первая фраза Гаймы отвечает канонам англосаксонской риторики, которой была присуща аллитерация и четырехкратное ударение (doubt / trust, worth / wisdom), поскольку ристанийцы, как и англосаксы, питали слабость к нравоучительным сентенциям. Арагорн из явно тактических соображений изъясняется с дозорным в том же стиле, чтобы произвести на него нужное впечатление: «Однако же редкий конокрад пригоняет коня хозяевам».

Впрочем, диалоги со стражами преследуют гораздо более важную цель, нежели простое копирование «Беовульфа». Благодаря им мы получаем представление о том, как ристанийцы понимают честь и достойные манеры, поскольку этот обмен репликами в каком-то смысле шире обычного приветствия. В нескольких местах мы видим, что ристанийцы при всей своей безусловной дисциплине не соблюдают жесткие правила субординации, которые приняты в современной армии или, например, в бюрократическом аппарате. Эомер сомневается, стоит ли ему одалживать лошадей Арагорну, Гимли и Леголасу. Он знает, что Теоден уже и так пребывает в ярости из-за утраты Светозара, и к тому же ему был дан приказ доставлять всех чужестранцев к конунгу. Однако когда Арагорн категорически отказывается следовать за ним и объясняет причину такого отказа, Эомер решает ослушаться приказа конунга: «Следуй своим путем, а я — я дам тебе лошадей». Он знает, что наказание за такое ослушание может быть очень суровым, вплоть до смертной казни, но все равно поступает по-своему: «Как видишь, ручаюсь за тебя — и, может статься, ручаюсь жизнью. Не подведи меня».