— На, держи, — строго поджав тонкие губы, она сунула мне торбу со снедью и проворчала. — На такие деньги разве что прошлогоднего снега купить можно, но я по старой дружбе собрала, что смогла.

Я поблагодарил и, не заглядывая в торбу, отправился обратно.

Зато дома я чертыхнулся — баба Фрося дала полкаравая хлеба, правда сильно сухого, точнее он давно превратился в монолитный камень и слегка отдавал плесенью. Ещё в торбе были две варёных репки, безвкусных даже с виду, творог в платочке и кусочек пожелтевшего старого сала, дубовая шкурка которого злобно ощетинилась кристаллами соли.

— Мда, — сказал я, — не густо.

— Нормальная еда, — примирительно прокомментировал Енох.

— Слушай ты! Радиоизотоп хренов! — вызверился я, — между прочим, это из-за тебя, скотина, я вместо наваристого бульона из петуха должен грызть заплесневелый хлеб! Уйди с глаз моих и больше никогда не разговаривай со мной!

Енох возмущенно померцал, но, видя, что я демонстративно его игнорирую, исчез.

— Барсик, иди сюда! — позвал я, — кис-кис сюда, дурень.

Кот осторожно выглянул из-за печки и уставился на меня желтоватыми глазами-крыжовниками.

— Жрать хочешь? — спросил я и насыпал прямо на пол немного творогу.

Барсик юрко скользнул к еде, подошел, понюхал, сердито чихнул и уставился на меня с осуждающим видом, мол, а где жратва.

— Ну извиняй, брат, чем богаты, как говорится, — вздохнул я, — вот не надо было этого вредителя слушать и петуха выпускать. Сейчас бы мы с тобой навернули полезного бульончика.

Я закинул «еду» к остальным продуктам и уныло пошел во двор: агитбригада готовилась к выступлению и мне нужно было помогать.

Во дворе нервно суетилась Клара, то ей декорация разонравилась, то транспарант помялся, то костюм доярки найти не могут. Я предложил помощь, но ей явно было не до меня. Иногда, глядя на неё накануне представления, мне казалось, что вся вот эта нервотрёпка — для неё своего рода некий ритуал, традиция.

Скотина петух сидел неподалёку и насмешливо смотрел на меня.

Война была объявлена без объявления войны.

— Генка, помоги! — Жоржик, кряхтя, тащил большой раскрашенный щит.

Я уцепился за противоположный край и помог дотащить до повозки с реквизитом. Идти до места, которое сельсовет выделил нам для представления было недалеко, но декораций и реквизита накопилось столь много, что мы решили взять одну телегу.

Затем мы грузили канаты. Их ещё предстояло растянуть над импровизированной сценой, и Люся на них будет танцевать с горящими факелами.

— Ты бы потеплей оделся, — глянул на меня Жоржик, пока мы пару минут выделили на передышку, — мы же до ночи там будем. Что-то ветер поднимается. Смотри, Генка, замёрзнешь, простудишься. Лечить тебя тут некому.

— Схожу тогда оденусь, — согласился я.

— Сильно не спеши, я сейчас эту подводу туда к сцене отвезу, а потом мы с тобой остальное догрузим.

— А там разгружать разве помочь не надо? — спросил я.

— Да нет, там Гришка и Виктор, так что помогут. Ты утеплись лучше.

— Сделаю! — обрадовался я, и пока выдались пару свободных минут и меня не пригрузили делать ещё что-то, со всех ног ломанулся домой.

В доме было темно как в той синей части тела бабуина, о которой так беспокоилась рябая бабёнка. Я зажег лучину и взял полупиджак.

От него несло петушиным дерьмом и застарелым потом. В общем, с одеждой нужно было что-то решать, и то срочно. Я невесело усмехнулся, вспомнив заплесневелый хлеб. Тут жрать нечего, а я о фраке беспокоюсь.

— Генка, — заискивающим тоном обозвался Енох.

— Вот! — я показал призраку загаженный пиджак, — и как я в этом сейчас на представление пойду? А там, между прочим, холодно. И вот скажи мне, Енох, что лучше — замёрзнуть и заболеть или быть в тепле, но вонять петушиным дерьмом?

— Ты сердишься, человек, — сообщил мне Енох.

— Не то слово, — подтвердил я. — Причем настолько сержусь, что сегодня же попрошу Гудкова разрешить мне ночевать в фургоне. А сюда больше ни ногой, раз такие вредители здесь!

— Я же объяснил… — начал было Енох.

— Да мне пофиг, что ты там кому объяснил! — отрезал я, — из-за тебя я сегодня остался голодным, выспаться ты мне своими разговорами не дал. Зачем мне такое соседство? Нет, пойду в фургон. А ты сиди здесь еще триста лет, в темноте и сырости.