Возвращение моё в трудовую школу имени 5-го Декабря прошло без особых фанфар — буднично и незаметно, словно насморк. Я пришел, сдал заведующему бумагу от Гудкова о том, что с такого-то по такое-то число пребывал в составе агитбригады «Литмонтаж» и осуществил выезды по таким-то и таким-то деревням и сёлам. В агитбригаде выполнял работу помощника по реквизиту. Подпись, дата.

— Угум-с, — мельком просмотрев бумажку, глубокомысленно изрёк заведующий, угрюмый, совсем ещё не старый мужчина с бабским блинообразным лицом, и поправил очочки на мясистом носу в красных прожилках.

Я стоял перед его столом и ожидал вердикта. Сесть мне не предложили.

— И чем ты занимался в агитбригаде? — спросил заведующий, хотя в бумажке было всё прекрасно написано.

Благоразумно воздержавшись от едкого комментария, я ответил:

— Боролся с мракобесием и религиозными предрассудками среди крестьян.

— Во как завернул, — заведующий отложил бумажку и уставился поверх очочков на меня. Глаза его при этом не выражали никаких эмоций и понять хоть что-то по мимике было решительно невозможно.

— А как ты боролся… с мракобесием среди крестьян? — передразнил он меня.

— Путем культурной агитации и пропаганды атеизма, — не остался в долгу я.

— Между прочим, у него ведомость по возмещению ущерба за порчу станка лежит. Погашенная, — сообщил Енох, заглядывая в лежащие на столе документы из-за плеча зава. — Так вот, может тебе будет интересно, и если ты не понял, то твой долг закрыт.

Я изрядно удивился, ведь пробыл в агитбригаде всего каких-то две недели и в любом случае зарплата младшего помощника по реквизиту не перекрывает цену импортного станка.

— Похвально, — кивнул заведующий и потерял ко мне интерес, — можешь быть свободен.

Вместо того, чтобы, красиво вскинув руку в салюте, промаршировать прочь, я задал вопрос:

— А что там по станку, Пётр Захарович? На сколько я уже возместил так называемый долг?

— Что значит «так называемый»?! — аж возмутился заведующий, — ты как это разговариваешь со старшими, Капустин?! Совсем там, в агитбригаде распустился?! И тебя это не должно касаться!

— Как это не должно меня касаться?! — в ответ тоже возмутился я, — Пётр Захарович, что происходит? Мне незаконно, без всякого расследования, впаяли какой-то мифический долг, основанный на претензии пьяного человека. Сдали меня в какое-то рабство в эту агитбригаду! Отчисляли на ремонт всю мою зарплату! Я жил впроголодь! А теперь вы мне вот это говорите? Я вас не понимаю, Пётр Захарович! Конечно, мне обязательно, я подчёркиваю — обязательно, нужно знать, сколько на меня ещё денег в долг повесили! Может, я до теперь смерти не рассчитаюсь! А, может, пока я пахал в агитбригаде, ваш этот пьяный специалист еще что-то придумал на меня взвалить!

Я выпалил всё это на одном дыхании. По мере моего монолога лицо заведующего меняло окраску словно мимический индонезийский осьминог при виде креветки: сначала он порозовел, затем покраснел, потом стал багровым и, наконец, резко побледнел, аж до синевы.

— Ты что, сволочь?! Ты что это позволяешь?! — сиплым от возмущения голосом прошипел он и, уже громко, заорал, — эй, кто там?! Дежурный!

В кабинет вбежал парень лет семнадцати.

— В изолятор его!

— Есть! — вскинул руку в салюте парень и толкнул меня в спину, — пошли, Капустин!

— Погоди, мы с Петром Захаровичем ещё не закончили, — дёрнул плечом я и повернулся к заведующему.

Тот от удивления стал похож на офигевшего долгопята.

— Пётр Захарович, — спокойно продолжил я, — я хочу получить ответ на мой вопрос. Вопрос повторю, специально для вас — сколько денег из моей зарплаты ушло в счет закрытия моего долга за порчу станка? И сколько я ещё должен?

— Ты что, не слышал?! — заверещал заведующий дежурному, — в изолятор! Живо!

Дежурный толкнул меня сильнее. Пришлось идти, иначе началась бы драка. Этого я не планировал. По дороге я сказал Еноху:

— Останься, послушай.

Енох замерцал и исчез, а мы пошли дальше по коридору.

— Заткнись, Капустин, и иди, — проворчал дежурный, решив, что это я говорю ему, и опять больно толкнул меня в спину.

— Ещё раз толкнешь — я тебе глаза выдавлю, — мрачно пообещал я дежурному.

Дальше шли молча. Но хоть толкаться тот перестал.

Навстречу нам показались ребята в спецовках. Парни и девушка. Парней я не знал, а девушка была Смена. Она вытаращилась на меня, как на привидение, и язвительно сказала:

— Что ты уже опять натворил, Капустин?

— Танцевал фокстрот в Красном уголке, — в тон ей ответил я, получил замечание от дежурного, и мы двинулись дальше.

Мы вышли из центрального здания, прошли по дорожке среди цветников, которые уже практически отцвели, и направились к отдельно стоящему одноэтажному зданию.

Дежурный отпер дверь и буркнул:

— Входи давай!

Я вошел, дверь со стуком захлопнулась и послышался звук проворачиваемого ключа в замке. Скрип шагов на посыпанной песком дорожке отдалился, и я остался один в тишине.